Книга Горечь войны, страница 138. Автор книги Найл Фергюсон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Горечь войны»

Cтраница 138

Между тем есть серьезные причины сомневаться в справедливости этих аргументов. Инфляция причиняет намного больше вреда, чем считали Грэм или Лаурсен с Педерсеном. Итальянский экономист Костантино Брешиани-Туррони, автор одной из первых серьезных работ на эту тему, писал в 1931 году, что инфляция приводила к падению производительности труда, нерациональному распределению ресурсов, “сильнейшей разбалансировке экономического механизма” и “рекордному для мирного времени разорению определенных общественных слоев”, а также разрушала здоровье и мораль народа:

Она лишала смысла бережливость… Она уничтожала… моральные и интеллектуальные ценности… Она отравляла германский народ, распространяя в обществе дух спекуляции и отвращая людей от честного труда. Она непрерывно порождала политический и моральный хаос… [Более того,] укрепляя экономические позиции тех слоев общества, которые были опорой “правых” партий – то есть промышленников и финансистов, – она играла на руку политической реакции и антидемократическим силам 152.

Хотя в целом Кейнс одобрял инфляцию, у него также можно встретить похожие высказывания. В “Экономических последствиях” он, как известно, отмечал (приписывая эту точку зрения Ленину), что “наилучшим средством, чтобы расстроить капиталистическую систему, является разложение системы денежного обращения”:

Непрерывно производя все новые выпуски кредитных билетов, правительство может тайно и незаметно конфисковать значительную часть богатств своих подданных. Посредством такого приема оно не только конфискует, но конфискует произвольно; и между тем как этот процесс многих доводит до нищеты, он также обогащает некоторых… Зрелище такого произвольного перераспределения богатств подрывает не только обеспеченность порядка, но и веру в справедливость существующего распределения богатств. Те, кому эта система приносит неожиданную прибыль… превращаются в спекулянтов, которые становятся предметом ненависти буржуазии, разоренной ростом бумажного обращения, равно как и пролетариата. По мере того как увеличивается количество бумажных денег… все постоянные отношения между должником и кредитором, которые образуют в конечном счете основу капитализма, приходят в такое внутреннее расстройство, что теряют почти всякий смысл… Не может быть более хитрого, более верного средства для того, чтобы опрокинуть основу общества… В России и Австро-Венгрии этот процесс достиг такой степени, на которой деньги для внешней торговли практически стали непригодны… Здесь бедствия существования и разложение общественного порядка слишком явны, чтобы нужно было анализировать их; эти страны уже на деле переживают то, что для прочей Европы еще находится в области ожиданий [64], 153.

Результаты современных исследований в основном подтверждают эти выводы. В частности, в работе Линденлауба, где подробно анализируется ситуация в машиностроительной отрасли, ставится под сомнение идея о том, что инфляция стимулировала инвестиции. Судя по всему, рост цен (точнее, неуверенность в будущих ценах), наоборот, отпугивал инвесторов. Новые капитальные проекты машиностроительные компании начинали в 1920 году, когда цены стабилизировались, причем в 1921 году, после возобновления инфляции, многие из этих проектов были заброшены 154. В любом случае трудно отрицать, что все преимущества, которые могла приносить инфляция в 1921 и 1922 годах, были при гиперинфляции нивелированы резким спадом производства и занятости. Кроме того, как убедительно доказывает Балдерстон, именно разрушительное воздействие инфляции на банковскую систему и на рынок капитала было непосредственной причиной того, что Германия особенно сильно пострадала от Великой депрессии 1929–1932 годов 155. Таким образом, с точки зрения экономики, издержки инфляции явно перевешивали ее выгоды.

Социологические объяснения различий между результатами, к которым пришли разные страны, слишком упрощают ситуацию. Они склонны игнорировать тот факт, что с точки зрения государственного бюджета основной конфликт шел между держателями государственного долга и налогоплательщиками – и что между этими группами не было четкой границы. Война значительно увеличила количество держателей облигаций во всех странах. Если проанализировать подписку на все девять германских военных займов, окажется, что в почти половине случаев речь идет о сумме до 200 марок. Для последних четырех займов доля мелких подписок составляла в среднем 59% 156. В 1924 году держателями примерно 12% британского внутреннего государственного долга были мелкие вкладчики 157. Кроме того, часто забывают, что многие из крупных держателей облигаций военного займа были не частными инвесторами, а институциональными, которые, покупая эти облигации, выступали в интересах мелких клиентов. Так действовали страховые компании, сберегательные кассы и так далее. Скажем, 5,5% британского долга в 1924 году принадлежали страховым компаниям, а 8,9% – расчетным банкам.

В то же время росло количество людей, плативших прямые налоги. В Великобритании число плательщиков подоходного налога увеличилось более чем втрое – с 1 130 тысяч в 1913/1914 годах до 3 547 тысяч в 1918/1919 годах. При этом процент наемных работников в этой группе вырос с 0 до 58%. На их долю приходились только около 2,5% чистого дохода от подоходного налога, однако вряд ли этим людям были безразличны те 3,72 фунта, которые каждый из них в среднем заплатил в 1918/1919 годах 158. В Германии средний класс постоянно задерживал уплату налогов, чтобы инфляция успела уменьшить их в реальном выражении. В результате в общей налоговой выручке постоянно росла доля налога, удерживавшегося из зарплат работодателем. Поэтому германских налогоплательщиков из рабочего класса прямой налог волновал особенно сильно. Также следует учитывать послевоенные изменения избирательного законодательства, ранее предусматривавшего в большинстве стран имущественный ценз. Можно было бы предположить, что демократизация увеличит политическое представительство людей, которые не платили прямых налогов и не имели облигаций военного займа. Однако в действительности в Великобритании до войны соотношение избирателей и плательщиков подоходного налога составляло 6,8 к 1, а в 1918 году стало составлять 6 к 1 – то есть количество налогоплательщиков увеличилось сильнее, чем количество избирателей (на 214% по сравнению с 177%).

Это означает, что любимый социологами классовый анализ в данном случае просто не работает, так как ключевые группы – держатели облигаций, налогоплательщики и избиратели – слишком сильно изменились за время войны и стали пересекаться необъяснимым в рамках старой классовой модели образом. Те, кто в чем-то выигрывал, могли одновременно проиграть в чем-то другом. Характерным примером были германские крестьяне 159. Так, жертвы, на которые пошла британская элита перед 1914 годом (смирившись с дополнительным подоходным налогом и с налогом на наследство) и во время войны, после войны до некоторой степени компенсировались ростом ее доходов и реальной стоимости ее финансовых активов. Германские богачи, напротив, до войны с успехом избегали роста прямых налогов, а после войны пострадали от инфляции, которая обесценила их номинированные в марках ценные бумаги. В каком-то смысле европейский средний класс оказался перед выбором – получать доход по облигациям военного займа и терять его из-за налогов или избегать налогов и терять доход по облигациям из-за инфляции.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация