Однако ситуация с морскими перевозками была хуже. В Германии властям оставалось только платить судоходным компаниям компенсацию за потопленные противником суда. В Англии правительство сперва субсидировало страховку, но вскоре вынуждено было создать Реквизиционный комитет, который следил за тем, чтобы в первую очередь перевозили продовольствие. Затем в январе 1916 года был организован Комитет по контролю над судоходством, и наконец в декабре 1916 года появилось Министерство морского судоходства 80. Франция в этом смысле фактически зависела от Англии 81. Центральным державам было, безусловно, проще контролировать торговлю – как потому, что внешней торговли у них было меньше, так и потому, что австрийцев (к венграм это не относилось) было несколько проще запугать. В начале войны в Гамбурге для координации импорта было создано Имперское (позднее Центральное) закупочное общество (Einkaufsgesellschaft) 82. Правительство долгое время не считало необходимым ограничивать экспорт, однако в январе 1917 года все же ввело систему экспортного лицензирования, чтобы помешать производителям железа и стали продавать свой жизненно важный для страны товар на по-прежнему доступных для них иностранных рынках по более высоким ценам 83.
Трудности, с которыми сталкивались державы Антанты, когда пытались управлять внешней торговлей, необходимой для их экономического выживания, наглядно демонстрируют их организационную слабость. В Англии торговое регулирование началось с ограничений на импорт угля, введенных летом 1915 года. В конце 1916 года была разработана система импортного лицензирования под контролем только что созданного в Министерстве торговли специального Департамента по ограничению импорта. До этого в области импорта из Соединенных Штатов царила едва ли не вседозволенность, а Адмиралтейство и Военное ведомство всячески сопротивлялись попыткам Казначейства поставить их в этом вопросе в зависимость от нью-йоркской банковской фирмы J. P. Morgan. Зачем это было нужно Казначейству, не очень понятно: компания J. P. Morgan специализировалась на облигациях и не занималась закупками вооружения для экспорта в Англию, а полученный ей монопольный контроль над финансовой стороной британского импорта обещал, как оказалось, гигантские прибыли – от 1 до 2% от 18 миллиардов долларов. Полномочий навести порядок в трансатлантических поставках банк при этом не получил, и британские частные предприятия и государственные ведомства до самого конца войны продолжали конфликтовать из-за них в созданном в сентябре 1915 года Совете по военному снаряжению 84.
Финансовые ресурсы Великобритании и ее торговый флот не могли не превратить ее в квартирмейстера держав Антанты – а J. P. Morgan стал ее банкиром 85. При этом англичане считали, что французы их обманывают или, по крайней мере, расточают их ресурсы 86. В результате они навязали им регулирование, отозвав половину предоставленных Франции судов и пригрозив отозвать и оставшиеся, если она не перейдет на британскую систему контроля. Когда Клемансо поручил Клементелю это сделать, французский бизнес и пресса начали активно протестовать. Объединенный англо-французский судоходный пул удалось создать только к ноябрю 1917 года, а Союзнический комитет по военным закупкам и финансам, занимавшийся координацией импорта, был создан только в последний год войны и только под американским давлением. Согласовывать торговую политику с Россией было еще труднее, особенно когда российские инспекторы со скандалом отвергали как недостаточно качественные американские товары массового производства, оплаченные Англией и Францией 87. Итальянцам также не нравилось, что англичане относились к ним как к наемникам, хотя, как отмечал Кейнс, с финансовой точки зрения и они, и прочие союзники Великобритании стали выглядеть именно так.
Живая сила на фронте и в тылу: британская проблема
Распределение живой силы было, вероятно, самой сложной из всех проблем, с которыми сталкивались сражающиеся державы. Им было очень трудно находить правильный баланс между потребностями вооруженных сил и потребностями внутреннего производства. Многие квалифицированные работники, которые были бы полезнее на прежних рабочих местах, были призваны в армию или ушли на фронт добровольцами. Если их убивали, экономика теряла их навсегда, но даже если они выживали, то их вклад в военные усилия все равно не был оптимальным.
В Германии в первый месяц войны под ружьем находились 2,9 миллиона человек, в начале 1915 года – 4,4 миллиона, а в начале 1918 года был достигнут максимум, превышавший 7 миллионов. В общей сложности за войну в вооруженных силах служили 13 миллионов человек 88. На фронте оказалось множество промышленных рабочих. К январю 1915 года такие активно получавшие военные заказы фирмы, как Blohm & Voss, принялись требовать вернуть им призванных в армию квалифицированных работников 89. Штутгартские заводы Bosch лишились в первые месяцы войны 52% рабочей силы. Химическая компания Bayer потеряла немногим меньше половины работников, а у горнодобывающей Hibernia к декабрю их осталось только две трети из довоенных 20 тысяч 90. Однако немцы быстро поняли, что незаменимые кадры лучше не трогать. К началу 1916 года от призыва были освобождены 1,2 миллиона работников, 740 тысяч из которых считались годными к строевой службе. Двумя годами позже освобожденных насчитывалось уже 2,2 миллиона, причем 1,3 миллиона из них были kriegsverwendungsfähig
[38], 91. Чтобы компенсировать нехватку мужской рабочей силы, увеличивалась женская занятость (благодаря чему рынок труда дополнительно получил 5,2 миллиона человек). Кроме этого, к работе были привлечены примерно 900 тысяч военнопленных и в страну были привезены до 430 тысяч иностранных рабочих (в том числе множество принудительно вывезенных из Бельгии) 92. В результате в июле 1918 года гражданской рабочей силы в Германии было всего на 7% меньше, чем в 1914 году 93.
Такое положение дел не выглядит идеальным (хотя трудно сказать, что в данном случае следует считать идеалом, ведь формул для оптимального распределения рабочей силы в военное время не существует). Однако была ли ситуация в странах Антанты лучше? Ответ на этот вопрос, вероятно, будет отрицательным. В Англии количество гражданской рабочей силы уменьшилось примерно так же, как и в Германии, – на 6,5%. Однако англичан под ружьем было в два с лишним раза меньше, чем немцев, – в вооруженные силы в Великобритании вступили в общей сложности 4,9 миллиона человек. Место солдат заняли 1,7 миллиона новых работников мужского пола, вышедших на рынок труда, и дополнительные 1,6 миллиона работниц 94. Очень заметно, что немцы намного активнее использовали во время войны женский труд. И на британских, и на французских промышленных предприятиях к концу войны женщины составляли около 36–37% рабочей силы, а до августа 1914 года – 26–30%. В Германии доля женского труда поднялась с 35 до 55% 95. Не стоит также забывать, что британская система добровольного набора привлекала не только выпускников Оксфорда и легко заменимых клерков, но и необходимых экономике квалифицированных рабочих. К концу 1914 года в армию вступили 16% работников заводов, производивших стрелковое оружие, и почти 25% работников химической промышленности и предприятий по производству взрывчатых веществ – чему, в частности, способствовали обычные для хаотичных первых месяцев войны временные увольнения. К июлю 1915 года добровольцами записались 21% работников горнодобывающей отрасли и 19% металлургов 96. Заставить Военное министерство отпустить со службы квалифицированных рабочих было чрезвычайно трудно. Значки для работников оборонных предприятий, введенные в 1915 году, набор добровольцев в оборонную промышленность и механизм “массового отзыва” ценных кадров из вооруженных сил были только полумерами 97. Как заявил Ллойд Джордж в Палате общин, “вытаскивать людей из армии… все равно что продираться сквозь колючую проволоку под пулеметным огнем” 98. Когда в январе 1916 года правительственный комитет занялся “координацией… военных и финансовых усилий”, в своем докладе ему пришлось уделить внимание противоречиям между ведомственными приоритетами:
