Наконец, следует объяснить кажущийся парадокс: хотя партнерские отношения между отдельными домами Ротшильдов на практике стали свободнее, договор обновлялся все более и более регулярно. Объяснение вполне прозаическое: из-за введения налога на наследство появилась необходимость точнее оценивать индивидуальные доли в компании. Вот почему в 1899 г. впервые было решено ежегодно составлять общие балансовые отчеты. Возможно, возникла и юридическая потребность как-то подправить неточную и нерегулярную форму партнерства: позже лорд Холдейн вспоминал, как примерно в 1889 г. он «переписывал договоры Ротшильдов о сотрудничестве, которые сделались довольно запутанными и потенциально ставили всю семью в зависимость от одного нечестного партнера». В последнее десятилетие своего существования компания по существу представляла собой англо-французскую ось, которая сохраняла лишь минимальные связи с Веной. Что характерно, из векселей на 28 млн ф. ст., учтенных Лондонским домом в 1906 г., векселя на 12 млн ф. ст. были выписаны на Парижский дом. С другой стороны, в 1908 г., когда Венский дом выпустил большой австрийский заем, Нью-Корт об операции даже не известили. При таких обстоятельствах совсем не удивительно, что после 1905 г. договоры о сотрудничестве не возобновлялись.
Поэтому дата, после которой Лондонский, Парижский и Венский дома, учрежденные Натаном, Джеймсом и Соломоном, стали всецело отдельными учреждениями, служит настоящим водоразделом в истории Ротшильдов. Именно тогда был положен конец уникальной «конфедеративной» системе многонациональной компании, восходящей к 1820-м гг. Еще в 1868 г. один проницательный французский журналист предсказывал предпосылки для такого разрыва. «Пять сыновей Майера [Амшеля], — писал Рокеплан, вспоминая истоки системы, — установили между собой в некотором смысле финансовое равновесие, обладающее определенным сходством с тем европейским равновесием, о котором мечтал Ришелье. Ни одним из тех мест, где братья основали штаб-квартиры, не жертвуют ради остальных, и благодаря притягательности для всех — государств и отдельных личностей, — кто пользуется их кредитом и капиталом, заемщики ведут себя очень сдержанно, зная, что за ними наблюдают. Это ведет к общему согласию и золотой середине, которая уменьшает источники трения, смягчает амбиции, уменьшает неверные расчеты… Дом Ротшильдов… становится распорядителем европейских финансов. Разделите Дом Ротшильдов на Французский дом, Английский, Австрийский, Неаполитанский, и его посредническое влияние исчезнет. Вы получите [всего лишь еще один] национальный банк; у вас больше не будет поистине всемирного банкирского дома, благодаря которому утихает и проходит соперничество между различными европейскими государствами».
Как ни заманчиво объяснить личностными характеристиками те проблемы, которые окружали систему партнерства Ротшильдов, все же гораздо важнее структурные факторы. В течение всего периода главным яблоком раздора между Венским домом и остальными было желание Ансельма вести дела с банками-конкурентами, в том числе компаньонами братьев Перейра, «Креди фонсье» и даже членами ненавистной «клики» Эрлангера. Отчасти трудность заключалась в том, что другие дома считали «Кредитанштальт» фактически филиалом Венского дома, хотя Ансельм и настаивал на обратном. Такие же конфликты возникали в связи с различными железнодорожными компаниями, в которых у Ротшильдов были большие, но не контрольные пакеты акций. Дело в том, что развитие акционерных предприятий — и, более того, других частных банков — на всех основных финансовых рынках, как правило, порождало конфликты лояльности. Ротшильды больше не занимали настолько главенствующее положение, что могли бы гарантировать крупные выпуски облигаций без помощи со стороны других местных банков. Каждый дом все больше развивал отношения с партнерами на своем рынке — Бэрингами в Лондоне, «высокими банками» в Париже, «Кредитанштальтом» в Вене и «Дисконто-гезельшафт» в Германии — и объем операций, которые проводились с местными партнерами, вскоре начал превосходить объем зарубежных операций с другими домами Ротшильдов. Конечно, легко было обвинять Франкфуртский дом в том, что он стал «спутником» Ганземана, но Парижский дом не предлагал достаточного объема операций для того, чтобы удержать Майера Карла на своей орбите.
Точно так же со временем все труднее становилось полагаться на традиционную систему агентов на жалованье. Как показывает пример компании «Беккер и Фульд» в Амстердаме, невозможно было ожидать, что агенты ограничатся лишь делами Ротшильдов, когда им представлялось столько других удачных возможностей; однако, чем больше агенты занимались делами самостоятельно, тем вероятнее они превращались в конкурентов. Натти предлагал «осаживать» агентов, «создав… систему, сходную с той, что принята у иезуитов. Во-первых, никогда не оставлять человека слишком долго на одном месте, и затем обзавестись „вечным жидом“, который шпионил бы и докладывал». И все же невозможно было отрицать, что прежняя система агентов устарела. Отчасти доверие Майера Карла к «Дисконто-гезельшафт» Ганземана и его враждебность к Бляйхрёдеру были вызваны той же тенденцией.
Даже в конторах самих домов Ротшильдов постепенно происходила ломка старой системы. «Всякий раз, — жаловался Майер Карл в 1873 г., — кто-то из клерков покидает дом, либо для того, чтобы стать управляющим какого-нибудь банка, либо чтобы учредить собственную фирму. Евреи с их ужасным тщеславием — худшие из служащих. Я знаю, что они просто хотят повсюду совать свой нос и стараются выведать как можно больше, чтобы потом сбежать, когда настанет подходящий момент. Невозможно найти хорошего клерка, что, поверьте мне, очень неудобно… все эти новые банки платят такое жалованье, что никто и не думает предлагать свою кандидатуру».
С самого начала система Ротшильдов исключала даже отдаленную возможность того, что талантливые «чужаки» смогут со временем подняться выше статуса «клерка», чтобы предотвратить любые помехи непрерывности семейного руководства. Однако, как только акционерные банки начали предлагать «карьеру, открытую для талантов», становилось все труднее привлекать и сохранять у себя способных служащих — примером служит уход Карла Майера.
И упадок Франкфуртского дома объяснялся не только тем, что Майеру Карлу и Вильгельму Карлу не удалось произвести на свет наследника мужского пола. Не следует считать главной причиной и то, что дела у двух братьев шли не слишком успешно, хотя результаты их деятельности разочаровывали их самих, и Вильгельм Карл был готов сдаться еще в 1890 г. Отчасти упадок Франкфуртского дома был вызван общим упадком Франкфурта в роли финансового центра по сравнению с Берлином. Более того, другие партнеры подумывали о том, чтобы после смерти Вильгельма Карла учредить «обновленный или новый Франкфуртский дом». Впрочем, с подобными планами пришлось расстаться, возможно, из-за споров о налогообложении с франкфуртскими властями. В результате fons et origo [первоисточник] состояния Ротшильдов — компания «М. А. фон Ротшильд и сыновья» — в 1901 г. наконец закрылась. Конечно, Ротшильды сохранили свое присутствие во Франкфурте. Более того, мужу Минны, Максу Гольдшмидту, удалось сохранить и фамилию Ротшильд, хотя и после дефиса. Но хотя «фон Гольдшмидт-Ротшильд» до Первой мировой войны был богатейшим человеком в городе (более того, во всем Германском рейхе) и хотя пять членов семьи в 1911 г. занимали места в первом десятке налогоплательщиков, доход на их капитал был явно низок
[126]. Характерно, что почти все сотрудники закрытого банка перешли работать в «Дисконто-гезельшафт»; в то же время, по условиям завещания Вильгельма Карла, в конторе на Фаргассе, построенной Амшелем и Соломоном в начале их процветания, открыли музей еврейских древностей
[127].
