Такие браки тоже можно считать признаком того, что изначальная культура семьи — когда-то столь неразрывно связанная с иудаизмом — постепенно размывалась. Так считали и некоторые современники-евреи. «У всех на устах раввинский вопрос, — писала газета „Джуиш кроникл“ в октябре 1877 г. — Если пламя охватило кедры, как уцелеть иссопу на стене; если левиафана поймали на крючок, как уцелеет мелкая рыбешка?» Необходимо подчеркнуть, что ни одна из четырех женщин, упомянутых выше, не перешла в христианство. Судя по всему, Констанс собиралась так поступить перед свадьбой, заметив, что она «еврейка лишь по расе, а не по религии или убеждениям». «Мой разум ни в малейшей степени не пропитан еврейской верой. Я вовсе не горжусь нашей изоляцией, — писала она. — Моя церковь универсальна, мой Бог — отец всего человечества, моя вера — благотворительность, терпимость и нравственность. Я могу поклоняться великому Творцу под любым именем». Более того, однажды она дошла до того, что объявила: «Жаль, что я не христианка. Я люблю [христианскую] веру и культ». И все же в конце концов Констанс решила, что обращение «невозможно» и «фальшиво», хотя она и оставалась до конца жизни «у самых внешних ворот христианства». И Энни, по крайней мере номинально, сохраняла приверженность иудаизму. Самую большую преданность вере своих отцов сохраняла Ханна. Хотя она венчалась в церкви и позволила воспитать своих детей христианами, она по-прежнему зажигала свечи в пятницу вечером, посещала синагогу и постилась и молилась в Судный день. Несмотря на то что она приняла шотландское культурное наследие своего мужа, ее похоронили не в Далмени, а на еврейском кладбище в Уиллесдене.
Не все члены семьи безоговорочно одобряли такие браки. Майер Карл исключил Маргарету из завещания за то, что она перешла в христианство. Уже в 1887 г. вдова Соломона Джеймса Адель лишила Элен наследства за то, что та вышла за иноверца, а дом на улице Берри она оставила департаменту изящных искусств правительства Франции. Даже внуку Альфонса Ги родители «при каждом удобном случае» напоминали, что «самое важное правило запрещает женитьбу на нееврейке или женщине, которая не захочет принять иудаизм». Судя по письмам Шарлотты в 1860-е гг., она упорно придерживалась мнения, что Ротшильдам следует заключать браки если не с представителями собственной семьи, то по крайней мере с единоверцами. Идеальным супругом для девушки из семьи Ротшильд она полагала «состоятельного еврея, принадлежащего к хорошей семье». Среди возможных мужей, которых она считала подходящими для Энни и Констанс, а также для их кузины Клементины, она называла Джулиана Голдсмида
[130]. Зная, что за дочерьми Энтони ухаживают неевреи (среди них упоминался лорд Генри Леннокс, член парламента от Чичестера), Шарлотта не сомневалась, что «дядя Энтони, в случае, если они сделают предложение, ответит отказом» и что их мать «не скажет „да“». «Кавказские мужья, — заметила она, — конечно, были бы предпочтительнее плосконосым франкам, как Дизраэли называет поклонников-христиан».
К концу 1866 г. Шарлотта как будто смирилась с тем, что Констанс выйдет замуж за христианина. Но когда Энни сообщила, что Элиот Йорк сделал ей предложение, Лайонел и Натти начали давить на ее отца, чтобы он не давал своего согласия. Майер и его жена Юлиана также выразили неодобрение, которое, очевидно (и как ни странно), подхватила их дочь Ханна; кроме того, брак не одобряла вдова Джеймса Бетти. «Чувство печали наполняет меня сейчас больше, чем я могу выразить, — многозначительно писала она матери Энни. — Однако оно не помешает мне заверить тебя в величайшем сочувствии твоему горю и горю моего дорогого племянника сэра Энтони». И только после того, как брак получил поддержку со стороны вдовы Ната Шарлотты, Ансельма и Альфреда («от лица всех в Ганнерсбери»), Энтони уступил мольбам дочери. Несмотря ни на что, как вспоминала Констанс после церемонии в отделе записи актов гражданского состояния, «папа выглядел таким печальным. Мы все ужасно это перенесли, в том числе Энни». В одном смысле последующие события как будто оправдали тех, кто сомневался в этом браке: хотя супруги, судя по всему, жили счастливо, через пять лет Йорк умер.
И второй такой «смешанный» брак сестры Энни, Констанс, и друга Лео Сирила Флауэра не заслужил безоговорочного одобрения. В данном случае проблемой стало то, что «замечательно красивый» Флауэр, скорее всего, был гомосексуалистом, который славился тем, что во время учебы в Кембридже любил переодеваться в женское платье. Серьезная Констанс, похоже, радовалась, что выходит замуж за одного из самых «продвинутых» либеральных членов парламента — сама она была убежденной трезвенницей, — и очень радовалась, когда Флауэру присвоили титул пэра. В 1892 г. он стал лордом Баттерси. Но когда на следующий год Гладстон предложил ему должность губернатора в Новом Южном Уэльсе, Констанс отказалась покидать свою мать (и благотворительные дела) и ехать в Австралию, и ему пришлось отказаться от назначения — его жена боялась, что это решение «сломало карьеру моему дорогому Сирилу» и приговорит их к «годам несчастья».
В тот период самым известным из смешанных браков стал брак дочери Майера Ханны и Розбери. По некоторым сведениям, часть Ротшильдов выступала против него. Хотя слухи об этом браке ходили с 1876 г., об их помолвке не объявляли до тех пор, пока не умерли родители невесты; на свадьбе не было ни одного Ротшильда-мужчины, поэтому замуж невесту выдавал Дизраэли. И здесь можно подумать, что Розбери нехотя расставался со своим холостяцким положением. По мнению самых злобных его недоброжелателей, Розбери был женоненавистником, который женился на девушке из семьи Ротшильд главным образом из-за финансовых соображений. В конце концов, она считалась одной из самых богатых наследниц своего времени. Ей достались не только усадьба Ментмор и дом 107 на Пикадилли, но и доход в 100 тысяч ф. ст. в год. Это делало ее привлекательной невестой для амбициозного политика, несмотря на то что (как выразилась ее кузина Констанс) она «не интересовалась важными темами» и выражалась (если верить ее мужу) «по-детски».
Ходили также слухи об антисемитизме Розбери. «Однажды вечером в Ментморе, — вспоминал много лет спустя Дэвид Линдсей, граф Балкаррес, — когда Ханна Ротшильд устраивала домашний прием, где присутствовали многие ее соотечественники, все дамы собрались у подножия большой лестницы и собирались подниматься наверх с зажженными свечами. Розбери, стоя в стороне от этого цветника, поднял руку — все озадаченно посмотрели на него, а он торжественно произнес: „…по шатрам своим, Израиль!“» (3 Цар., 12). Кроме того, Линдсей слышал, что «через неделю после смерти Ханны он начал отказывать еврейским благотворительным фондам в своих взносах и скоро совершенно перестал им жертвовать». Наконец, 9-й маркиз Куинсбери намекал на тесную дружбу между Розбери, его личным секретарем лордом Драмланригом и кружком гомосексуалистов, самым известным членом которого был Оскар Уайльд
[131].
