Однако не следует преувеличивать значения таких разногласий. На самом деле Натти сохранил за собой титул почетного президента, а в 1892 г. даже вел церемонию открытия первой синагоги Федерации на Нью-Роуд. Более того, его желание объединить различные еврейские общины было ближе Монтэгю, чем многим членам Объединенной синагоги. Именно поэтому, после смерти в 1890 г. главного раввина Натана Маркуса Адлера — и несмотря на противодействие со стороны Германа, сына и преемника Адлера, — Натти созвал конференцию различных синагог, заявив, что «пришло время, когда даже самая скромная часть общины… и, разумеется, самая ортодоксальная, должна пригласить другие ветви общины объединиться с нами, чтобы мы все сплотились. Не скажу — под одним началом, но под одним духовным Вождем». Однако оказалось невозможно примирить противоборствующие стремления к власти в различных общинах. Новая попытка, которую предприняли в 1910 г., провалилась по той же причине. И все же Натти обладал достаточным влиянием, чтобы в 1912 г. добиться назначения после Адлера главным раввином Джозефа Германа Герца, в основном (согласно воспоминаниям одного очевидца) на основе рекомендации лорда Милнера, хотя, вероятнее всего, потому, что он считал, что Герц понравится и Федерации, и Объединенной синагоге, и ортодоксальному Ист-Энду, и более ассимилированному Вест-Энду.
Если его влияние простиралось так широко в исключительно религиозных вопросах, едва ли удивительно, что в вопросах, относящихся к политике еврейской общины, Натти обладал почти королевским статусом. Будучи представителем самой богатой из всех еврейских семей, ключевой фигурой в Сити, членом парламента и даже пэром, а также неофициальным дипломатом, имевшим непосредственный доступ ко многим тогдашним ведущим политикам, он не знал себе равных. И пусть не удалось сплотить разные еврейские общины под началом единого духовного «Вождя», нет сомнений, что их фактическим светским вождем был Натти.
Для того чтобы оценить все значение такого шага, необходимо вспомнить, какие серьезные — и тревожные — вопросы о положении евреев поднимались в то время в Европе. Когда Натти стал пэром, последовала красноречивая реакция Альфонса. «Эта новость будет иметь большие последствия в Австрии и Германии, — писал он, — где антисемитизм до сих пор так живуч». В конце XIX в. прежде непоследовательные и политически неоднородные предубеждения против евреев — у одних они напоминали ограничения, которые накладывались на евреев при «старом режиме», другие словно ожидали утопии, когда евреев и других капиталистов-эксплуататоров экспроприируют, — пережили трансформацию и превратились в своего рода организованные политические движения. Вовсе не случайность, что в тот период появился сам термин «антисемитизм»: развивались расовые теории, авторы которых пытались объяснить якобы антиобщественное поведение евреев их генами, а не религией. По мере того как политическая жизнь все больше демократизировалась благодаря распространению всеобщей грамотности и расширению избирательного права, примерно после 1877 г. расцвела антиеврейская журналистика, речи, а в некоторых странах, например в России, — и политика. С евреями, которые приезжали в западные страны из Восточной и Центральной Европы, Ротшильдов не сближало почти ничего, кроме религии. Как мы видели, они входили в богатую элиту, которая преодолела практически все социальные барьеры, стоявшие на пути евреев в Западной Европе. Однако, поскольку с середины 1820-х гг. Ротшильды служили мишенями политических нападок как слева, так и справа, наверное, было неизбежно, что их снова считали олицетворением «еврейского вопроса». Вот в чем заключался главный недостаток того, что они были «королями евреев».
Антисемитизм
Помня о событиях середины XX в., очень хочется преувеличить важность антисемитизма в конце XIX в. Как организованное политическое движение антисемитизм был ничтожен по сравнению с социализмом; и ошибочно считать каждый случай проявления враждебности по отношению к евреям антисемитизмом, так как подобные проявления были повсеместными, хотя голоса, поданные за антисемитских кандидатов, можно считать редкостью. Кроме того, воспоминания о национал-социализме побуждают в первую очередь искать признаки антисемитизма в германских странах. Конечно, такие признаки там были (причем скорее в Австрии, чем в Германии, где финансовое влияние Ротшильдов шло на убыль); но его следы можно найти и в Великобритании. В то же время единственным крупным государством, где евреи подвергались систематической дискриминации, оставалась Россия. Правда, и во Франции, где евреи дольше, чем в других местах, пользовались равными правами, также наблюдался самый мощный всплеск антисемитских публикаций.
Не случайно Вильгельм Марр, который ввел в оборот сам термин «антисемитизм», в молодости работал у Вертхаймштайнов, семьи, тесно связанной с венскими Ротшильдами. В своих неопубликованных мемуарах Марр вспоминал, как в 1841 г. его уволили, несмотря на то что он работал усерднее, чем большинство клерков еврейского происхождения. «Именно гою, — с горечью писал он, — пришлось вынести на себе последствия экономического кризиса». Такой опыт, видимо, нашел отклик в экономических трудностях многих немцев после краха 1873 г. Хорошим примером антиротшильдовской полемики, поднятой журналистами вроде Марра, служит книга «Франкфуртские евреи и жульнический отъем состояния», опубликованная в 1880 г. издательством «Германикус». Название говорит само за себя: начиная с уже знакомой искаженной версии рассказа о сокровищах курфюрста автор в первую очередь пытается связать экономические трудности Германии в эпоху грюндерства и после нее с вывозом капитала (особенно в Россию), поощряемым Ротшильдами и их лакеями в финансовой прессе. Не очень отличалось от таких публикаций и заявление Отто Бёкеля, депутата рейхстага от Гессена, сделанное в 1890 г., что Ротшильды загнали в угол мировой рынок нефти — это обвинение пять лет спустя неоднократно повторяли социал-демократы в берлинских пивных (что доказывает, насколько легко такой риторикой могут пользоваться левые). В «Истории Ротшильдов» Фридриха фон Шерба (1893) это положение развивается подробнее и приводится довод, что неустанные спекуляции Ротшильдов нашли новую цель: подчинив себе государственные займы, а затем и железнодорожное строительство, они пытаются установить всемирную монополию на сырье.
К 1911 г., когда Вернер Зомбарт опубликовал свою тенденциозную, хотя и пользовавшуюся влиянием книгу «Евреи и экономическая жизнь», подобные утверждения приобрели некоторую степень интеллектуальной респектабельности. Для Зомбарта «фамилия Ротшильд» означала «больше, чем компанию, которая ее носит»; она означала «всех евреев, которые активно играют на бирже»: «Ибо только с их помощью удалось Ротшильдам достичь положения верховной власти, — более того, можно по праву сказать, они стали единственными властителями рынка облигаций, — которым они на наших глазах обладают уже полвека. Не будет преувеличением сказать… что министру финансов, который отдалит от себя этот всемирный дом и откажется сотрудничать с ним… придется… закрыть лавочку… Не только количественно, но и качественно современная биржа является ротшильдовской (и, следовательно, еврейской)».
Однако нет необходимости искать корни антисемитизма в такого рода фальшивой социологии: можно было просто заявить о расовых различиях евреев и немцев. В памфлете Макса Бауэра «Бисмарк и Ротшильд» (1891) противопоставляются Бисмарк, олицетворение тевтонских, крестьянских добродетелей, и Ротшильд, его полная космополитическая противоположность: «Принцип его существования — не спокойный рост конструктивной силы, но поспешное и нервозное собирательство разрозненной массы денег… Но [думает Бисмарк] предоставь только еврея его ненасытному удовольствию; как только пять миллиардов марок будут выплачены полностью, настанет очередь немца забавляться по своему вкусу! <…> Физическая и духовная форма Бисмарка остается ясной и осязаемой для всех… А какой физический образ остается у мира от Ротшильда? Его никогда не видно, он как солитер остается невидимым в теле человека. „Дом“ Ротшильдов — бесформенное, паразитическое нечто, которое разрастается по всей земле, от Франкфурта и Парижа к Лондону, подобно скрученному телефонному проводу. В нем нет ни структуры, ни жизни, ничего, что растет на земле, ничего из того, что стремится к Богу. Дух Бисмарка похож на готический собор… Они — силы, которые прямо противоположны друг другу в политической культуре нашего времени: ненасытные евреи, которые губят жизнь, — и искренние, здоровые германцы, которые производят жизнь».
