Поэтому роль Ротшильдов в экономике и политике империализма не следует изображать как часть более широкой телеологии спада. Во многом империализм не представлял собой резкий разрыв с их прошлыми успехами. Инвестиции в иностранный государственный сектор оставались главной сферой их деятельности, а на втором месте стояли «домашние» государственные займы. И Франция, и Австро-Венгрия, и, в меньшей степени, Великобритания вынуждены были выпускать новые облигации, чтобы финансировать растущие расходы на оборону своих империй. Здесь, на международном рынке облигаций, у Ротшильдов почти не было равных. Более скромными можно считать их роль в финансировании зарубежного частного сектора (особенно железных дорог) и акцептное дело. Зато, как мы увидим, их деятельность, связанная с добычей полезных ископаемых в разных частях света, отличалась большой широтой.
Как и в прошлом, Ротшильды продолжали проявлять интерес к развитию и расширению всемирной экономической системы, в которой капитал, товары и, более того, люди могли передвигаться по возможности свободно и безопасно. Однако они бывали довольны, если такой цели удавалось добиться без политического вмешательства. Так, долгая история отношений Ротшильдов с Бразилией показывает, что они не считали официальный имперский контроль предпосылкой рентабельного экспорта капитала. Только там, где, по их мнению, важные облигации подвергались риску в результате политической нестабильности на территории заемщика, Ротшильды поддерживали прямое политическое вмешательство. Их интересы в разработке полезных ископаемых в Испании и Мексике не требовали иностранной интервенции, несмотря на периодическую нестабильность политики в этих странах. В то же время трудно представить себе их инвестиции в рубиновые месторождения в Бирме или в никелевые рудники в Новой Каледонии в отсутствие прямого европейского контроля. Их отношения с Южной Африкой иллюстрируют двойственность отношения Ротшильдов к империализму, который там олицетворял Сесил Родс. Хотя интересы Ротшильдов были прочно связаны с добычей золота и алмазов, они подозревали, что Родс строит далекоидущие планы по расширению политического влияния Великобритании севернее Капской колонии. Нет и признаков того, что они предпочитали прокладывать железные дороги только на территории Британской империи.
В целом Ротшильды поддерживали британское имперское строительство только в тех случаях, когда не сомневались, что цели можно достигнуть, не вступая в конфликт с другими европейскими державами, или (реже), когда им казалось, что другая великая держава установит более запретительное экономическое правление, если Великобритания не предпримет каких-либо действий. Обычно подразумевалось, что Франция или Германия установят более протекционистский режим, чем Великобритания, хотя на самом деле французские и немецкие пошлины были ненамного выше британских. Желанием избежать международных конфликтов объясняется предпочтение, какое Ротшильды оказывали тому, что можно назвать «многонациональным империализмом», когда экономические интересы гарантировались более чем одной европейской державой. Классическим примером этого постулата может служить Египет, где Ротшильды стремились примирить Великобританию и Францию в общих интересах держателей облигаций обеих стран. (Ротшильды были меньше заинтересованы в Греции и Турции, где также применялись такие многонациональные финансовые гарантии.) И в Китае они поддерживали сотрудничество между европейскими странами.
Следует подчеркнуть, что во всем происходящем наличествовала некая инстинктивность: такие экономисты, как Гобсон, развивали теории империализма, в то время как у самих империалистов их не было. «Любопытно, — писал Натти в Париж в мае 1906 г., — как инвесторы и капиталисты благоговеют перед запасами своих собственных стран, особенно если они живут в Европе». Он смутно ощущал, что инвесторов, в силу более высоких прибылей, влечет «экзотика», которая смягчает более высокие риски зарубежных инвестиций; однако его собственные предпочтения тех или иных регионов или секторов как будто по большей части основывались на неясных умозаключениях. Впрочем, его умозаключения относительно политики империализма оставались вполне недвусмысленными: ни один член семьи до того или после того не был более политически активным, чем он. И здесь можно усмотреть важную непоследовательность. В прошлом Ротшильды склонны были рассматривать политику через призму их собственных финансовых интересов: почти все случаи вмешательства Джеймса в область дипломатии основывались на деловых расчетах. Этого нельзя сказать о представителях четвертого поколения. Экономическое своекорыстие по-прежнему преобладало; но иногда Натти и Альфред занимали ту или иную позицию по «чисто» идеологическим или отчасти политическим причинам, не связанным с портфелем банкирского дома «Н. М. Ротшильд и сыновья». Сходным образом у них имелись частные интересы в тех районах, где никогда всерьез не рассматривался вопрос об имперском контроле. Особенно «разносторонним» считал себя Натти: в Нью-Корте он, фигурально выражаясь, надевал одну шляпу, а в Вестминстере другую (или, как сказал бы он сам, в Ист-Энде он один, а в Вест-Энде — другой). Точно так же склонны были думать многие полноценные политики, хотя ни в одном случае разграничение личных и государственных интересов не было ярко выраженным.
На самом деле политика империализма превосходила экономические соображения гораздо чаще, чем это понимали сами Ротшильды. Хотя они бесспорно получали прибыль от высоких уровней экспорта капитала, в отдельных случаях четвертое поколение часто позволяло национальным политическим соображениям одерживать верх над коллективными экономическими интересами домов Ротшильдов. Дело в том, что переориентация финансов Великобритании от континентальной Европы на другие рынки сделала сеть домов Ротшильдов, связывавших Лондон, Париж, Франкфурт и Вену, несколько устаревающей. В то же время колониальные конфликты интересов Франции и Великобритании поставили дома Ротшильдов перед трудным выбором. Именно в тот период различные дома начинали действовать все более независимо друг от друга: многое объясняется англо-французскими разногласиями и равнодушием Австрии к миру за пределами Европы.
Финансовая политика империи: Египет
Самым известным примером вовлеченности Ротшильдов в политику британского империализма служит Египет. Известно, что Лондонский дом в 1875 г. выделил правительству Дизраэли краткосрочный заем в размере 4 млн ф. ст., благодаря которому Великобритания приобрела значительный пакет акций «Компании Суэцкого канала». Если не считать романтического флера, который окружает эту операцию, в ней часто видят первый шаг по направлению к военной оккупации страны Великобританией и получению финансового контроля над ней после 1882 г., процесс, который помогали осуществить и Ротшильды. Однако путь к покупке акций Суэцкого канала был отнюдь не прямым; во многом роль Ротшильдов в Египте подтверждает, что за исторической конструкцией под названием «империализм» кроется много неясностей и непредвиденных обстоятельств.
Для того чтобы понять важность сумбурных событий 1875 г., необходимо кое-что знать о финансах Ближнего Востока. После Крымской войны у султана в Константинополе и у его вассала, вице-султана, или «хедива»
[164], в Каире начали скапливаться огромные и в конечном счете неподъемные внутренние и внешние задолженности. В 1855–1875 гг. долг Османской империи вырос примерно с 9 до 251 млн турецких лир. По отношению к финансовым запасам османского правительства такой долг был совершенно неприемлемым: в процентах от текущих доходов долговое бремя выросло со 130 до примерно 1500 %; в соотношении к расходам процентные выплаты и амортизация выросли с 15 % в 1860 г. до высшей точки в 50 % в 1875 г. В Египте происходило то же самое: между 1862 г., когда Египет впервые взял внешний долг, и 1876 г. общий государственный долг вырос с 3,3 до 76 млн египетских фунтов, примерно в 10 раз превысив сумму налоговых поступлений в казну; вдобавок у хедива, Исмаила-паши, имелся и личный долг в размере около 11 млн фунтов. Судя по бюджету страны на 1876 г., больше половины (55,5 %) всех расходов шли на обслуживание долга.
