С точки зрения Ротшильдов, недостатком восстановления англо-германских отношений было то, что оно могло ухудшить отношения Англии и Франции. Такой вопрос уже ставился впрямую, когда систему «двойного контроля» в Египте парализовало. Это произошло после националистического военного переворота, возглавляемого Ораби-пашой, против инертного режима хедива Тауфика-паши. «Игра мускулами» со стороны Франции, как в Марокко в 1880 г., так и в Тунисе на следующий год, вполне объясняет нежелание правительства Гладстона идти на совместную англо-французскую интервенцию. Дело почти не было связано с нежеланием Гладстона вмешиваться в египетские дела как таковые: через весьма короткий срок он отдал приказ бомбить Александрию (июль 1882 г.) и свергнуть правительство Ораби-паши (сентябрь того же года).
Роль Ротшильдов в этой поразительной последовательности событий по сути сводилась к посредничеству между правительствами Великобритании и Франции. В Лондоне им пришлось достаточно трудно из-за недоверия, воцарившегося между Натти и Гладстоном; политическое положение во Франции, возможно, усугубило бы дело, если бы не последствия банковского кризиса «Юнион женераль».
Взлет и падение «Юнион женераль» уже затрагивались выше. Эти события вдохновили Золя на написание романа «Деньги». Настало время рассмотреть их в комплексе политики Третьей республики и применительно к «восточному вопросу», в котором банк недолго играл столь же важную роль, как и Суэцкий канал. В сущности, «Юнион женераль» стал плодом усилий, инициированных Ланграном-Дюмонсо и подхваченных Хиршем в конце 1860-х гг., построить железнодорожную ветку — Восточную линию — через Балканы в Константинополь. Замысел натолкнулся на сложности, когда Турция объявила себя банкротом. По Сан-Стефанскому договору части изначально турецкой концессии передали молодым независимым Балканским государствам. Поль Эжен Бонту был малоизвестным французским железнодорожным инженером, который работал и в Германии (Штатсбан), и на принадлежащей Ротшильдам Южной железной дороге (Зюдбан), прежде чем начал в середине 1870-х гг. создавать свою австро-венгерскую деловую империю. Вначале он хотел направить французский капитал в ряд центральноевропейских предприятий. Однако к 1878 г., когда покинул Зюдбан, он был убежден в необходимости основать новое финансовое учреждение, которое бросило бы вызов главенствующему положению группы Ротшильдов и «Кредитанштальта» в Вене. Если первым шагом был повторный запуск «Юнион женераль» в 1878 г. с капиталом в 25 млн франков, то вторым шагом стало создание в 1880 г. «Австрийского земельного банка» (Österreichische Ländesbank). При поддержке австрийского канцлера Тааффе Бонту приобрел пакеты «Австро-венгерской железнодорожной компании» и угольных шахт и пытался заменить Хирша в развитии железнодорожной сети до Белграда, Константинополя и Салоник. Позже он стал вкладывать капитал в различные отрасли, и у «Юнион женераль» очутилось множество акций различных европейских компаний.
Однако «Юнион женераль» всегда был чем-то большим, чем еще один инвестиционный трест по образцу «Креди мобилье». Подобно Ланграну-Дюмонсо до него, Бонту воспользовался ультрамонтанами и антиротшильдовской риторикой, чтобы привлечь сбережения консервативных инвесторов-католиков. Среди тех, кто вложил деньги в акции «Юнион женераль», был и последний представитель старшей линии французских Бурбонов, претендент на французский престол граф де Шамбор. Не следует преувеличивать масштаб предприятия: на пике его активы едва превышали 38 млн франков. Однако привычка Бонту увеличивать номинальный капитал по сравнению с тем, что он мог бы получить по подписке, свидетельствовала о том, что «Юнион женераль» — спекулятивный карточный домик с недостаточным капиталом для таких долгосрочных инвестиций и краткосрочных депозитов, которые составляли его баланс. К декабрю 1881 г. акции номинальной стоимостью 500 франков уходили по 3 тысячи, но предположительные прибыли банка были скорее умозрительными, чем действительными, и, несмотря на заверения Бонту в обратном, значительная доля акций «Юнион женераль» (свыше 10 тысяч стоимостью около 17 млн франков) находилась в самом банке. К концу 1881 г., когда Банк Франции начал повышать процентные ставки, спекулятивный пузырь готов был лопнуть. За две недели после 4 января цена одной акции упала с 3005 до 1300 франков, а 31 января «Юнион женераль» был вынужден приостановить платежи. После обвинений в финансовых махинациях и бегства в Испанию Бонту неоднократно утверждал, что он стал жертвой «еврейского заговора», но его голословные обвинения не поддержаны никакими доказательствами. Более того, только большой заем, предоставленный крупными парижскими банками, в том числе Ротшильдами, которые внесли 10 млн франков, предотвратил крах парижского рынка по «принципу домино». (Как мы увидим, к такой форме коллективного спасения придется прибегнуть еще раз в Лондоне, когда восемь лет спустя обанкротятся Бэринги.)
Историческое значение краха «Юнион женераль» заключается главным образом в сроках. В ноябре 1881 г., накануне краха, премьер-министром Франции стал Леон Гамбетта, который оказался приверженцем авантюризма во внешней и радикализма во внутренней политике. Хотя непосредственной причиной его падения всего два месяца спустя стало поражение в Национальной ассамблее по вопросу об избирательной реформе, судя по всему, по-настоящему его погубил январский финансовый кризис, потопивший его планы на крупномасштабную реструктуризацию долга и национализацию железных дорог. Хотя доказательства лишь косвенные, не приходится сомневаться в том, что падение Гамбетта (и возвращение на пост министра финансов Сэя) Ротшильды приветствовали с международной точки зрения. 25 января Альфонс в письме предупредил Натти, что Гамбетта не желает сотрудничать с Англией по египетскому вопросу на условиях, предложенных британским послом лордом Лайонсом, и ставит под сомнение перспективы англо-французского торгового договора, который тогда находился в стадии обсуждения. Натти передал письмо Дильку (который тогда был товарищем министра иностранных дел) с зашифрованным примечанием, что это «плохо». На следующий же день Гамбетта вынудили подать в отставку. Меньше чем через две недели Альфонс встретился с Лайонсом во французском министерстве иностранных дел и спросил, «что бы он хотел, чтобы я передал… Фрейсине в связи с египетским вопросом? После минуты раздумий он ответил: „Передайте, чтобы ввел в действие торговый договор“». Кажется, Натти и Альфонс, как и их отцы, выступали в качестве неофициального канала связи с новым французским правительством. Натти написал в Париж «в том смысле, в каком указал [Дильк]», а Альфонс в ответ заверил, «что во всем французском кабинете нет человека, который лучше понимает важность торгового договора с Англией», чем Сэй. Несмотря на привычную подозрительность по отношению к мотивам Ротшильдов, Гранвиль и Гладстон не могли отрицать, что их сведения были «любопытными».
Еще любопытнее явные намеки со стороны Альфонса, что французское правительство не будет возражать против того, чтобы Великобритания предприняла решительные меры для избавления от Ораби-паши. Как уверял Альфонс, во французском парламенте будет очень сильная оппозиция против участия Франции в полномасштабной «военной интервенции»; очевидно, они с Сэем хотели, чтобы Великобритания действовала в одиночку. Эти сведения достигли Лондона в то время, когда Гладстон еще надеялся на многостороннее соглашение и конференцию в Константинополе, несмотря на давление со стороны членов его кабинета (особенно Хартингтона), призывавших к односторонним военным действиям. В июле, когда британские корабли предприняли бомбардировку Александрии — через месяц после того, как мятежи в городе как будто усилили доводы в пользу военных действий, — Альфонс с радостью заметил, что «Англия больше не может устраняться до тех пор, пока во всей стране не восстановятся закон и порядок; вот лучшая гарантия… для всех, у кого есть законные интересы в Египте». Менее чем через два месяца он испытал «величайшее удовлетворение», услышав о победе генерала Вулзли под Тель-эль-Кебиром. Трудно не прийти к выводу, что Ротшильды поощряли британское правительство преодолеть угрызения совести Гладстона и (как записано в протоколах заседания от 31 июля) насильственным путем «подавить Ораби». Решение было принято в тот же день, когда преемник Гамбетта, Фрейсине, потерпел поражение в парламенте после предложения совместной англо-французской оккупации зоны Суэцкого канала. 7 сентября Гранвиль более или менее согласился с точкой зрения Натти, что в Египте «было ясно, что Англия должна обеспечить свое будущее превосходство». Сомнительно, чтобы такая перемена стала возможна в отсутствие веских доводов в пользу молчаливого согласия Франции. Такие доводы Ротшильды охотно предоставили. Лишь в одном отношении Альфонс и Натти смотрели на оккупацию Египта по-разному: для первого она должна была стать сигналом Бисмарку об англо-французском единстве, в то время как второй готов был действовать в согласии с канцлером Германии.
