Если Ротшильды и хотели расставить ловушку для Гладстона, они едва ли могли придумать что-то лучше, чем заманить его в оккупацию Египта. Сам Гладстон пророчески предвидел осложнения, которые вытекают из подобных действий. Во-первых, было совсем не очевидно, каким образом следует воссоздавать правительство хедива. Во-вторых, существовал давнишний финансовый спор, у кого из кредиторов имеется право первенства. В-третьих, существовали внутренние политические разногласия: Гладстон играл на руку оппозиции, принимая, пусть и нехотя, политику империализма. Наконец, что, наверное, самое главное, он передал другим европейским державам палку, которой можно было бить Великобританию.
Молчаливое согласие Франции с английской оккупацией территории, где до тех пор у Франции имелись большие экономические интересы, с самого начала казалось неестественным; надолго оно не затянулось. Меньше чем через месяц после победы Вулзли, как Гюстав сообщал Натти, а Натти — Гранвилю, в Париже поползли слухи о том, что правительство Великобритании пытается выкупить акции Суэцкого канала на открытом рынке с намерением приобрести мажоритарный пакет. Похоже, именно этого добивался от правительства Натти; но Гладстон крайне подозрительно относился ко всему, что напоминало первоначальную покупку Дизраэли 1875 г., — он по-прежнему считал, что какие-то подробности операции от него утаили. Как бы там ни было, оказалось невозможным достичь соглашения с Лессепсом и французскими акционерами «Компании Суэцкого канала».
Канал представлял лишь часть египетской проблемы. Наверное, нет ничего удивительного (по причинам, которые будут обсуждаться ниже), что Гладстон считал египетские финансы «священной темой»; и тем не менее он стремился решить вопрос путем «согласия в Европе». В эпоху «реальной политики» Бисмарка такое не представлялось возможным. Вскоре Бляйхрёдер передал из Берлина сигналы, которые как будто подразумевали о внезапной перемене отношения Германии к английской политике в Египте, и Лондонская конференция, на которую Гладстон возлагал большие надежды, летом 1884 г. зашла в тупик. Находясь в изоляции, Гладстон не видел иного выхода, кроме того, чтобы доверить реструктуризацию египетских финансов классическому тандему Ротшильдов и Бэрингов.
4 августа Первого лорда Адмиралтейства, лорда Нортбрука — члена семьи Бэринг, хотя он никогда не был партнером в банке, — послали в Египет, чтобы навести справки о финансах страны. Как с возмущением указывал Рэндольф Черчилль в палате общин, его кузен Ивлин Бэринг (позже лорд Кромер) в то время уже находился в Каире в качестве генерального консула
[176]. «Следовательно, — возмущался Черчилль, — насколько я понимаю, двум представителям великого дома Бэрингов необходимо доверить распоряжение и почти безграничный контроль над политическими и финансовыми интересами Англии в Египте… В этой связи я хотел бы отметить, что не будет практически никакой разницы между посылкой туда двух представителей дома Ротшильдов и двух представителей дома Бэрингов. Они почти равны по размеру и в своих великих денежных интересах на Востоке; и ясно, что, если правительство ее величества предложит послать туда кого-то из дома Ротшильдов — при условии, что представитель дома Ротшильдов подходит для выполнения такой задачи, учитывая обстоятельства и его общественное положение, — послышатся недовольные крики со стороны палаты общин и всей страны. Но между положением Ротшильдов и Бэрингов нет никакой разницы…»
Учитывая послужной список Нортбрука, который в прошлом был вице-королем Индии, Черчилль зарабатывал дешевые очки, и его утверждение, что «государственная служба в нашей стране была до тех пор одинаково свободна от малейших связей с торговыми и финансовыми частными предприятиями лондонского Сити», было, конечно, чушью. Небезынтересно, однако, что он считал, будто участие Ротшильдов в египетской политике возбудит больше возражений, чем участие Бэрингов.
Черчилль не знал другого: на следующий день после того, как Нортбрука послали в Египет, Натти заверил Гранвиля в том, что его компания предоставит краткосрочный заем в размере 1 млн ф. ст., чтобы покрыть текущий дефицит Египта. Правда, он многозначительно осведомился, «что предпримет правительство, чтобы обеспечить этот заем?». Потребность обновить заем дала Ротшильдам именно такой рычаг финансового давления на политику, какой Черчилль ошибочно приписывал Бэрингам: напомнив о нависшем над Египтом банкротстве, Натти 26 декабря сказал Гранвилю, что хочет пролонгировать заем всего на две недели, чтобы ускорить переговоры с другими великими державами. Усиливая нажим, Натти как будто радовался, изводя правительство противоречащими друг другу и тревожными посланиями из Берлина и Парижа. «Наш единственный шанс — договориться с Бисмарком», — говорил он Гамильтону в августе. 1 сентября он предупредил Гранвиля, что «Бисмарк очень зол [и говорит], что будет защищать права немецких… держателей облигаций, даст отпор незаконным действиям со стороны египтян и предоставит нам последний довод… европейский мандат Франции… с чем, по его мнению, нам не захочется иметь дело». Но три месяца спустя, ужиная с Гладстоном, он «насмехался над французскими подсчетами египетских земельных доходов», одобряя цифры, приведенные в рапорте Нортбрука за предыдущий месяц и призывая к одностороннему британскому контролю над египетскими финансами.
Трудно не сочувствовать Гладстону: его неизбежно толкали к фактическому британскому протекторату. Ротшильды казались настолько вездесущими, что он обвинял их в том, что они передают важные сведения французскому правительству — в то время, когда Хартингтон пересылал Натти сведения из доклада Нортбрука для передачи Бисмарку. Возможно, в чем-то Гладстон был прав: в октябре французский премьер-министр Жюль Ферри сказал сыну Бисмарка, Герберту, «что Англия будоражит крупные финансовые дома, и особенно Ротшильдов, и дает им понять, что египетские займы обесценятся, а держатели облигаций потеряют все, если британскому правительству придется пойти на крайние меры… Теперь финансисты тревожатся по-настоящему и пытаются изменить отношение правительства Франции к Англии». Нет ничего удивительного в том, что Розбери колебался, входить ли в состав правительства в тот критический момент: он, несомненно, предвкушал еще одну пылкую речь Черчилля на тему о финансовых семьях. И без того Черчилль произнес громкую речь о «банде евреев-ростовщиков в Лондоне и Париже, которые заманивают Исмаила-пашу в свои сети» и уверял, что «Гладстон вернул египтян в тенета их еврейских надсмотрщиков».
Наконец, и роковым образом, возникал вопрос, где заканчиваются новые полномочия Великобритании. К югу от Египта, в Судане, бушевало революционное восстание под руководством Махди. Ротшильды снова поощряли британскую интервенцию, и снова Гладстон оказался не способен противостоять сочетанию империалистической истерии на родине и чрезмерных амбиций «человека на месте событий», в данном случае «Китайского» Гордона. Все заинтересованные стороны переоценивали силу Великобритании. Французские Ротшильды радостно повторяли на бирже, «что Гордон-паша везет с собой 100 тысяч ф. ст. векселями Английского Банка, лучшее английское оружие, способное положить конец восстанию». Вместо того чтобы вывести войска из Судана, как ему поручили, Гордон пожелал бросить вызов махдистам. 5 февраля 1885 г. Лондона достигло известие о его предполагаемой гибели. Именно этот кризис, наконец, убедил Розбери войти в состав правительства. Натти одобрял его решение весьма красноречиво: «Ваши ясные суждения и патриотическая преданность помогут правительству и спасут страну. Надеюсь, вы позаботитесь о том, чтобы на Нил послали большие подкрепления. Кампания в Судане должна окончиться блестящим успехом, и больше ничем».
