Не приходится удивляться, что в дебатах о биметаллизме, возобновившихся в начале 1890-х гг., английских Ротшильдов часто называли поборниками «ортодоксального бульонизма». Так, Альфред высказался «резко против… любых радикальных изменений в металлическом обращении в Великобритании» в частном докладе, который он направил управляющему Английским Банком в 1886 г.; а четыре года спустя Натти решительно возражал против предложения Гошена ввести однофунтовые банкноты, против реформы, которая на деле представляла собой вполне невинную модернизацию системы 1844 г. и стала разумным ответом на растущие потребности Английского Банка. Вот почему, когда Гладстон и его министр финансов Харкорт подыскивали подходящего британского делегата, который наложил бы вето на планы американских сторонников биметаллизма на Международной денежной конференции, проходившей в Брюсселе в 1892 г., Альфред показался им идеальным кандидатом. Как выразился Харкорт, «фамилия Ротшильд обладает таким весом, с которым не может сравниться никто в денежном мире… К сожалению, я не знаю мнения Альфреда по данным вопросам, но считаю само собой разумеющимся, что он — прочный, устойчивый монометаллист (то, что мистер Гладстон называет „здравомыслящим человеком“), который будет до смерти поддерживать единственный золотой стандарт…».
Альфред должным образом заверил Харкорта, что тот «не мог бы найти более верного сторонника монометаллизма, чем я» и что он «всеми силами предан поддержанию нашего финансового превосходства, которому Англия обязана своим преобладающим торговым превосходством».
Однако Альфред оказался неспособен долго держаться в рамках отведенной ему роли «здравомыслящего человека». В ноябре он удивил всех (не в последнюю очередь своего спутника по делегации Бертрама Карри), предложив собственный план компромисса. Хотя его враги в Сити и казначействе высмеивали его и, возможно, план был обречен, учитывая в высшей степени полярные мнения на конференции, его план во многом был разумной попыткой примирить сторонников бульонизма и биметаллизма путем повышения и удержания цены на серебро с помощью пятилетнего международного договора о закупках. Вместе с тем серебру не предоставлялся равный статус с золотом. Если бы план был одобрен, считал Альфред, «южноафриканским шахтам дали бы время доказать, достаточна ли их ежегодная выработка для того, чтобы удовлетворить дополнительный спрос всего мира, и такое же время получит Индия, чтобы ввести золотой стандарт с золотой валютой»
[192]. Однако в глазах «крайнего монометаллиста» Карри проект Альфреда был далек от того, чтобы называться «честным монометаллизмом» или «эвтаназией биметаллизма», к чему призывал их Харкорт; более того, проект Альфреда вызвал компетентную поддержку со стороны некоторых присутствовавших на конференции биметаллистов, хотя их оказалось недостаточно для того, чтобы проект воплотили в жизнь.
В 1897 г., когда вопрос вновь всплыл на поверхность, пошли слухи, что и Натти ослабил свою позицию под влиянием Артура Бальфура, который питал склонность к биметаллизму. Он отказался подписать меморандум против биметаллизма, принятый в Сити и рассылаемый Карри, хотя его подписали многие представители других ведущих торговых банков. И, приведя в замешательство нового канцлера казначейства сэра Майкла Хикса Бича, он снова выразил желание обдумать ограниченные концессии для любителей серебра: предложил заново открыть индийские монетные дворы, обменять пятую часть запасов Английского Банка на серебро и поднять лимит законного платежного средства для серебра с 2 до 4 ф. ст. (в противовес предложению в 10 ф. ст., выдвинутому американскими биметаллистами).
Как объяснить эту легкую ересь? С исторической точки зрения необходимо вспомнить, что дед Натти был в числе критиков избыточно жесткой теории бульонизма. Но Альфред и Натти не просто повторяли прошлые взгляды. Они, помимо всего прочего, отражали взгляды своих французских партнеров, которые (по выражению Альфонса) «крайне» верили в биметаллизм. Будучи членом правления Банка Франции, Альфонс в 1860-е гг. защищал биметаллическую систему от нападок сторонников бумажных денег (Перейра) и Латинского монетного союза. В некотором смысле он проявлял денежный консерватизм — «обычный здравый смысл» банкира, — который отражал взгляды его английских родственников. Подобно Натти, который усматривал в однофунтовой банкноте угрозу британскому статус-кво, и Альфонс в 1870 г. пылко возражал против чеканки монеты в 25 франков. Но, как доказал Фландро, на первый взгляд противоречивая позиция Ротшильдов была вполне логичной. Биметаллизм перестал работать только потому, что французское правительство в 1873 г. приняло политическое решение не поддерживать демонетизацию серебра, принятую в Германии, и продолжать свободно обменивать серебро на золото. До 1873 г. система работала, потому что «биметаллические арбитражи [проводимые частными агентами в биметаллических странах] охраняли от колебаний обменный курс золота и серебра в течение интервала, отражавшего издержки, связанные с выплавкой одного металла и чеканкой другого». Ротшильды были ключевыми арбитражерами в той системе, которая зависела от того, что Великобритания ввела золотой, а Франция — двойной стандарт. Поэтому вполне логично, что английские Ротшильды высказывались в пользу золота, а французские — в пользу биметаллизма, каждые для своей страны; английские Ротшильды никогда не поддерживали демонетизацию серебра для всего мира в целом. Даже после того, как битва за серебро была проиграна, Альфонс продолжал уверять, что биметаллизм предлагал более гибкую систему для англо-французской денежной политики, чем золотой стандарт. Наконец, у английских Ротшильдов имелись свои личные причины избегать полной демонетизации серебра, учитывая их интересы к ртути (главное применение которой находилось в аффинаже серебра), пусть даже их личные владения в золотодобывающей промышленности были гораздо больше.
Подпольная империя
Трудности, которые испытывали банки, занимавшиеся латиноамериканскими облигациями, не были новыми: во многом они напоминали те проблемы, с какими Ротшильды сталкивались в 1820-е гг., а также в Испании и Португалии в 1830-е гг. Да и реакция Ротшильдов на эти долговые кризисы также не была совершенно новой. В 1830-е гг. они приобрели контроль над Альмаденскими ртутными месторождениями, считая, что необходимы какие-то осязаемые активы, если приходится предоставлять займы такому нестабильному государству, как Испания. То, что случилось в 1880-е гг., отражало довольно сходные расчеты, но к тому времени Ротшильды участвовали в добывающей промышленности в беспрецедентном масштабе. Более того, не будет большим преувеличением сказать, что решение Лондонского и Парижского домов развивать то, что можно по праву называть добывающей империей, стало самым важным изменением в их способе действия с тех пор, как они в 1830-е гг. решили принять участие в финансировании железных дорог. Подобно Джеймсу, который понимал, что контроль над всеевропейской системой железных дорог так же важен, как и финансирование молодых национальных государств, образовавшихся в середине столетия, Натти с Альфонсом сознавали: инвестиции в шахты так же важны, как выпуски облигаций для заморских колоний и экономических сателлитов Европы. Подобно железным дорогам до них, шахты предлагали более высокую рентабельность, чем государственные облигации; в то же время как активы они были менее подвержены обесцениванию (риски штрафного налогообложения и даже экспроприации были реальными, но в целом они оценивались ниже, чем риски государственных дефолтов). Утверждения, что после 1880 г. Ротшильды теряли силу, редко принимают в расчет эту необычайно важную смену курса.
