Финансовая переориентация поощрялась низкой ценой на российские облигации и ускорялась благодаря решению Бисмарка запретить их использование в качестве залога для займов Рейхсбанка (знаменитый «Ломбардфербот»). Самым поразительным здесь стало то, что Ротшильды отнюдь не возглавляли парижский рынок, а следовали за ним в некотором отдалении. Образовался синдикат банков-конкурентов, в который входили Малле и Хоттингер; они предложили создать французский банк в Санкт-Петербурге. Первый крупный заем для правительства Российской империи — на 500 млн франков — был гарантирован синдикатом депозитных банков, куда входили банк «Париба», «Лионский кредит», «Контуар д’эсконт» и Герман Хоскиер из банка «Браун, Шипли». Это случилось осенью 1888 г.; к тому времени российские облигации устойчиво росли.
Что заставило французских Ротшильдов изменить мнение о России? С самого начала они признавали, что им будет труднее действовать конструктивно в ответ на антисемитизм в России (помимо помощи российским евреям в эмиграции), чем их английским кузенам. Отчасти, как объяснял Гюстав, проблема заключалась в том, что религиозная «нетерпимость» во Франции была более щекотливой темой, чем в Англии, из-за попыток республиканского правительства ограничить влияние церкви на образование; однако, помимо того, Гюставу и его братьям приходилось учитывать «отношения нашего правительства… с правительством России». Возможно, французские Ротшильды также ближе к сердцу приняли довод, который часто приводили сами русские: якобы «в положении евреев в России возможно значительное улучшение… и наше отношение к финансовым операциям с правительством России может способствовать такому улучшению». Кроме того, падение Буланже в мае 1887 г. и победа республиканцев на выборах 1889 г. казались предвестниками более стабильного периода в политике Франции. В-третьих, в начале 1888 г. Альфонс был неподдельно встревожен попытками Бисмарка (как он выражался) построить «золотой мост для России, чтобы разрушить если не союз, то хотя бы существующую дружбу между нашей страной и Россией». Если что-то и могло изменить его отношение к России, то перспектива «четверного союза Англии, России, Германии и Австрии», который исключал бы Францию. Наконец, для смены курса имелись и чисто финансовые причины. Кризис французского рынка, порожденный крахом «Контуар д’эсконт», укрепил репутацию Ротшильдов в России: оказалось, что именно Альфонс повлиял на Банк Франции, благодаря чему удалось избежать полного краха. Пятипроцентные облигации, которые правительство России теперь предлагало обменять на четырехпроцентные, главным образом выпускались в начале 1870-х гг. через Ротшильдов. В таких обстоятельствах совсем не удивительно, что Парижский дом в 1889 г. согласился провести две большие эмиссии российских облигаций общей номинальной стоимостью около 77 млн ф. ст. Не так просто объясняется готовность Лондонского дома принять участие в этих операциях и взять долю в третьем выпуске на 12 млн ф. ст. в 1890 г.
Как и в прошлом, новый союз Ротшильдов и России оказался крайне нестабильным. С самого начала в Санкт-Петербурге возникла полемика из-за условий первого займа: согласился ли Вышнеградский на крайне щедрые условия в обмен на личную долю в операции? Как показал Жиро, стоимость займа 1889 г. для российского казначейства в самом деле была чуть выше, чем для займа предыдущего года, которым занимались не Ротшильды; с другой стороны, сократив разницу между ценой, которую они заплатили за облигации, и ценой, по которой они продавали ее публике, Ротшильды сумели привлечь больше подписчиков. А «доля» Вышнеградского на самом деле предназначалась Хоскиеру, который устроил заем 1888 г. и вновь настаивал на своем участии. Стоит также помнить о том, что некоторые немецкие банкиры, особенно Бляйхрёдер и Ганземан, выступали как более или менее равные партнеры в том, что по сути являлось синдикатом. Вот почему слова о непосредственном переключении русских займов с Берлина на Париж вводят в заблуждение. Более того, второй заем 1889 г., судя по всему, инициировали немцы — преждевременно, по мнению Альфонса, — и к 1891 г.
Бляйхрёдер проницательно предчувствовал еще один крупный заем (в размере около 24 млн ф. ст.), в котором он ожидал получить большую долю.
Восстановив финансовые связи с Санкт-Петербургом, Ротшильды старались оказать давление на правительство России, критикуя его антиеврейскую политику. В мае 1891 г. Французский дом неожиданно отказался от переговоров о выпуске нового займа, на который надеялся Бляйхрёдер. В то время в российской прессе решили: все дело в том, что «Ротшильды из Парижа… выдвинули определенные требования к правительству России относительно российских евреев» и вышли из операции, когда им отказали. По мнению одной газеты, на Альфонса оказывали «сильное давление» «израэлиты и юдофильская партия в Англии, которая, как кажется, раздражена определенными административными мерами, принятыми в России по отношению к части иудейского населения». Предполагалось, что это всего лишь предлог: истинная цель — не заставить правительство России лучше обращаться с российскими евреями, а согласиться на более тесный военный союз с Францией, чем до тех пор обсуждался в Санкт-Петербурге. Возможно и другое объяснение: французский премьер Рибо считал синдикат под руководством Ротшильдов слишком «немецким» именно из-за участия Бляйхрёдера. Если бы какое-либо из этих предположений оказалось верным, мы получили бы классическое доказательство того, что Ротшильды по-прежнему обладали рычагом влияния в сфере международных отношений. Однако при ближайшем рассмотрении ни один из доводов не выдерживает критики.
Во-первых, имелся целый ряд причин для установления более тесных франко-русских отношений, не связанных с финансами, не в последнюю очередь все более недружественное отношение немецкого правительства после вступления на престол Вильгельма II в 1888 г. и отставка Бисмарка два года спустя. Уверения Вильгельма и нового канцлера Каприви, что Германия поддержит Австрию в случае войны с Россией, и откровенный отказ обновить тайный «договор перестраховки» сделали финансовые стимулы избыточными: логически рассуждая, Францию и Россию как будто подталкивали друг к другу, пусть даже министр иностранных дел России Гирс не так спешил заключить ко многому обязывающий военный союз, как сам царь.
Во-вторых, возмущение Ротшильдов антисемитизмом российского правительства, судя по всему, было таким же неподдельным, как всегда. В августе 1890 г. Уолтер, сын Натти, написал Бляйхрёдеру, призывая его «воспользоваться вашим мощным влиянием в Санкт-Петербурге, чтобы помешать правительству привести в действие старые жестокие и бессмысленные законы… они настолько грубы и тяжелы, что могут стать поводом для того, чтобы многие евреи стали активными нигилистами». Возможно, Вышнеградский намекнул, что в отношении евреев будут послабления, и Ротшильды обиделись на него за то, что он не сдержал слова. Лондонские Ротшильды считали, что «Альфонс не мог бы поступить иначе» ввиду совершенно «средневекового варварства»
[204]. Нет и причин сомневаться в искренности Эдмонда, который осуждал «нескончаемые ужасы, которым подвергаются в России наши бедные единоверцы». Еще в одном личном письме лондонским кузенам Альфонс сравнивал религиозную нетерпимость Александра III с нетерпимостью Людовика XIV и Филиппа II Испанского и выражал глубокий скептицизм по поводу попытки реакционера Константина Победоносцева в сентябре 1892 г. найти пути к примирению. Трудно поверить, чтобы в русской и французской прессе не заметили дипломатического значения отказа Ротшильдов от займа 1891 г., если бы таковой был; вместо этого все сошлись во мнении, что причиной размолвки стал религиозный вопрос.
