Чтобы понять реакцию Ротшильдов на такое обращение, необходимо помнить о роли Германии, чья политика по отношению к России в тот период постоянно менялась. Несмотря на антироссийские настроения, заметные в первые годы правления Вильгельма, министерство иностранных дел Германии поощряло немецкие банки принять участие в российских займах 1894 и 1896 гг., именно с целью не допустить французской монополии в российских финансах. Более того, к 1898 г. правительство Германии задумалось о возвращении к российско-германскому союзу. Таким образом, в 1899 г., когда в Лондоне обсуждали мысль о предоставлении займа России, займы тесно увязывали с возможностью дипломатического сближения России и Германии; подразумевалось, что, если Великобритания откажется предоставить России заем, она обратится к Берлину. Ротшильды столкнулись с дилеммой: с одной стороны, они были против восстановления дружеских отношений между Великобританией и Россией, но они не хотели и примирения Берлина и Санкт-Петербурга, после чего пришлось бы на некоторое время отложить их собственный любимый план, связанный с восстановлением дружеских отношений между Англией и Германией. Этим объясняется, почему предложение развело по разным сторонам лондонских партнеров, о чем Макдоннелл писал Солсбери:
«Возникает… вопрос, позволят или нет английскоу рынку разместить заем примерно на 15 млн ф. ст. … для России… Альфред Ротшильд, ярый русофоб, говорит: Нет, ни в коем случае.
Лорд Ротшильд не настолько решителен: он считает, что для его банкирского дома такой заем соответствует принципу „все или ничего“: если они разместят его, он не будет особенно прибыльным; и он склоняется к тому, чтобы отказаться от операции.
Но, если лондонский рынок останется закрытым, он боится, что Россия может осознать собственную финансовую силу… [В] виде последнего средства… Россия может найти деньги сама, хотя для этого придется опустошить военную казну».
Через три дня Натти с облегчением узнал, что предполагаемое российско-германское соглашение не состоялось — отчасти, как он утверждал, из-за желания Германии «сотрудничать с Англией (а возможно, с Америкой и Японией) в коммерческих целях в Китае». Неделю спустя подобная перспектива начала ему нравиться; он радостно сообщал, что «Германия тем временем, очевидно, встревожена недавним предложением России: она послала большой заказ на пулеметы „максим“… фирме „Виккерс“ в Шеффилд». В мае он уверял немецкого посла, «что здесь никто… не подумает ссужать им [русским] деньги, которые могут быть использованы на вооружения, направленные против Англии, и он считал дело решенным, что все усилия Витте и его местных агентов… не увенчаются успехом». Хатцфельдт приписывал это «антирусскому настроению семьи из-за еврейского вопроса» (отметив, что его не разделяют другие банкирские дома в Сити); но такую же, если не более, важную роль играли и дипломатические соображения. С августа 1899 по май 1901 г. русские снова обращались к Парижу, и Делькассе расширил условия союза «для поддержания равновесия сил в Европе», подкрепленного новым четырехпроцентным займом на 425 млн франков, размещенным в мае 1901 г. прежним консорциумом, возглавляемым Ротшильдами. И снова в мире, где дипломатия и финансы тесно сплелись с системой альянсов, стало символичным, что за визитом Делькассе в Санкт-Петербург в 1899 г. последовал визит Эдмонда в 1901 г. Доклад Хатцфельдта Гольштейну об этом займе весьма красноречиво свидетельствует о прежнем влиянии Ротшильдов в международных отношениях: «Нелегко понять, как, при лучших намерениях на свете, французы найдут необходимые суммы, ведь они уже вложили [столько] денег в русские облигации. Но если Ротшильд считает такое возможным, вероятно, это в самом деле возможно». Новый канцлер Германии князь Бернгард фон Бюлов приписал на полях: «Да».
Италия
Альянс между Россией и Францией был далеко не единственным дипломатическим достижением предвоенных десятилетий, которое имело финансовый подтекст. Случай Италии — единственной другой великой державы, которая так же полагалась на то, что зарубежные страны профинансируют ее дефицит, — не слишком отличался от России. Италия еще до своего объединения имела тесные связи с парижским рынком капитала благодаря той помощи, какую Джеймс де Ротшильд предусмотрительно оказывал Кавуру и Пьемонту, и благодаря его амбициозным планам связать север Италии с остальной Европой посредством железнодорожного сообщения. Однако к концу 1880-х гг. финансовое влияние Франции в Италии ослабевало по сравнению с влиянием Германии. И в Париже, и в Берлине такую тенденцию рассматривали в политических терминах: в то время Италия была тесно связана с Германией и Австрией посредством Тройственного союза и находилась в разногласиях с Францией из-за Средиземного моря и торговой политики. Так, в июле 1889 г. немецкий посол в Риме жаловался, что «так называемой группе Ротшильдов» (в которую, как обычно, входили Бляйхрёдер и «Дисконто-гезельшафт») «удалось представить себя основной группой» в итальянском бизнесе, несмотря на то что ее «отношения нужно назвать не немецкими, а скорее французскими». Он надеялся, что чисто немецкая группа банков, возглавляемая «Дойче банком» и «Берлинер-хандельс-гезельшафт», сумеет перехватить операции по выпуску итальянских облигаций, что и было согласовано с итальянским премьер-министром Франческо Криспи в сентябре 1889 г. Французское правительство, напротив, хотело, чтобы банкирский дом «Братья де Ротшильд» отвечал отказом на любые просьбы о финансовой помощи из Рима. В октябре 1890 г. на набережной Орсе царила радость, когда Альфонс сообщил о следующей беседе Падуа, агента Ротшильдов в Риме, с итальянским министром финансов, который, очевидно, пришел в замешательство из-за условий немецкой группы по поддержанию цены итальянских облигаций: «Министр не скрывал расстройства, в каком находится итальянское казначейство. Он с горечью говорил о тяжелом положении немцев и их недобросовестности. Он настоятельно требовал, чтобы представитель Ротшильдов сам решил тайно выкупить на 6 млн [лир] итальянских пятипроцентных рентных бумаг [то есть на 120 млн лир по номиналу] в правительственном пенсионном фонде. Ответ Ротшильда… был негативным… [Его письмо] объясняет, что для него невозможно участвовать в тайной операции и что, к сожалению, восстановление дружеских отношений, которое как будто происходит между двумя странами, продвигается недостаточно для того, чтобы открытая операция стала возможной».
Естественно, французский министр иностранных дел Рибо «поощрил… Ротшильда в таком отношении. Наша политика… должна строиться на том, что мы дружески настроены по отношению к Италии, не создаем ей трудностей, избегаем без нужды оскорблять ее, но вместе с тем не делаем нашу биржу доступной для нее и не открываем для нее наш рынок, пока она основательно не усвоит урок, который она усваивает сейчас, о преимуществах Тройственного союза».
После того как в 1890–1894 гг. обменный курс лиры резко упал, французы имели все основания злорадствовать над затруднительным положением итальянцев. Однако разорвать связь между Римом и Берлином оказалось труднее, чем представлялось Рибо. В 1891 г., после выхода Криспи в отставку, была предпринята совсем не тонкая попытка подольститься к его преемнику маркизу Рудини. Когда последний обратился к Падуа с просьбой о займе в 140 млн лир, ему ответили: заем состоится, если Италия изменит свою политику в Северной Африке и свои тарифы в благоприятном для Франции смысле. По воспоминаниям Рудини, когда он услышал такое предложение, его первым побуждением было «схватить грязного еврея за шиворот и спустить его с лестницы», но он сдержался, вовремя решив, что подобное поведение «не приличествует маркизу ди Рудини». Через три месяца Тройственный союз с Германией и Австрией был продлен, и вплоть до 1896 г. роль Германии в итальянских финансах росла за счет французов. Отчасти по этой причине утверждение Альфреда в 1897 г., что Италия собирается выйти из Тройственного союза, скептически рассматривалось Макдоннеллом и Солсбери.
