Многие историки считают главной проблемой, вызвавшей «рост англо-германского антагонизма», немецкую военно-морскую программу, к которой приступили в 1897 г. Так, Бюлов, по слухам, хотел сохранить «свободные руки». На практике это означало, что он хотел построить флот, способный бросить вызов превосходству Великобритании на море. Конечно, не приходится сомневаться в том, что военно-морской флот А. Тирпица в Лондоне считали прямой угрозой. И, как мы увидим, даже такой сторонник хороших отношений с Германией, как Натти, не остался равнодушным к «мании дредноутов» того времени. Однако нельзя забывать, что гонку вооружений на море выиграла Великобритания. Уже в 1905 г., с завершением первых военных реформ первого морского лорда (начальника главного морского штаба) «Джекки» Фишера директор военно-морской разведки мог с уверенностью назвать «подавляющим» «военно-морское превосходство» Великобритании над Германией. Данная им оценка оказалась довольно верной: количество немецких линкоров в 1898–1905 гг. с 13 увеличилось всего до 16, в то время как количество кораблей британского военно-морского флота выросло с 29 до 44. Такое количество противоречило установленному по договору 1889 г. равновесию, но было достаточным, чтобы сдерживать только немецкую угрозу. Хотя морские «страхи» впоследствии вернулись, на самом деле немцам так и не удалось достичь цели, заданной Тирпицем: построить достаточно большой флот, чтобы сделать англо-германскую войну на море рискованной для западной державы. К 1912 г. военно-морская гонка вооружений была по сути закончена, потому что немцы — сильные с экономической, но слабые с финансовой точки зрения — не могли себе позволить угнаться за британскими темпами строительства. В свете всего этого проект англо-германского союза был далек от праздных мечтаний.
Важно помнить: британские и германские интересы дополняли друг друга не только в Китае. Продолжительная борьба с Португалией из-за будущего ее африканских колоний (особенно залива Делагоа, или Мапуту) наконец вылилась в договор 1898 г., по которому Великобритания и Германия совместно ссужали деньги Португалии под залог ее колониальных владений. Однако в договоре имелся тайный пункт, по которому португальская территория разделялась на сферы влияния. Ротшильдов отнюдь нельзя упрекнуть в отрыве от реальности. Они призывали к компромиссу в Лондоне по отношению к германским притязаниям в Западной Африке: там не было настоящего конфликта интересов. «Самоанский кризис», который разразился в апреле 1899 г., удалось разрешить к концу года, причем Альфред и Швабах выступали в роли неофициальных посредников. В 1902 г. две страны даже сотрудничали в вопросе внешнего долга Венесуэлы.
Еще одним более стратегически важным регионом, где казалось жизнеспособным англо-германское сотрудничество, была Османская империя. Немцы начали демонстрировать интерес к турецким финансам еще до 1889 г., когда кайзер нанес первый из своих визитов в Константинополь. За год до того Гюстав слышал, что правительство Германии хочет учредить турецкое управление государственным долгом, «такое же, как в Египте, однако с преобладанием Германии». Пока Россия представляла угрозу для проливов — во всяком случае, Ротшильды были в этом убеждены, — перспективы англо-германского сотрудничества в том регионе оставались неплохими. Так, две страны тесно сотрудничали после военного поражения Греции от Турции в 1897 г., продумывая подробности нового финансового контроля над Афинами. Натти довольно красноречиво убеждал Макдоннелла, что «правильная политика для Англии в настоящий момент заключается в том, чтобы договориться с Германией по греческому вопросу; мы должны рассматривать факты во всей их полноте, у нас имеется признанный франко-русский союз, и, хотя в настоящее время, возможно, и не стоит поднимать египетский вопрос, мы должны играть по правилам тех, чьи чувства, если не действия, враждебны по отношению к нашей стране. Я ни в коем случае не германофил, и я не верю в божественное право королей, но убежден, что сейчас будет правильным разрешить греческий вопрос как можно скорее и договориться со стариной Хатцфельдтом».
Более известная возможность для сотрудничества наступила в 1899 г. — через год после второго визита кайзера на Босфор, — когда султан согласился на предложение построить Багдадскую железную дорогу, задуманную Георгом фон Сименсом из «Дойче банка» (поэтому магистраль часто называли «Берлин — Багдад»). Сименс и его преемник Артур фон Гвиннер намеревались заручиться не только французским, но и английским участием в предприятии. Трудность представляло отсутствие интереса в Сити, где по большей части утратили веру в будущее Османской империи. Помня Суэцкий канал, Натти советовал самому правительству «взять пакет обычных акций», но министр иностранных дел лорд Лансдаун отнесся к предложению скептически, предпочитая соблазнять частные финансы субсидиями. В марте 1903 г. подготовили проект договора о продлении линии до Басры, что давало бы британским членам консорциума — возглавляемого сэром Эрнестом Касселем и Ревелстоком — 25 %; но то, что у немецких инвесторов должно было остаться 35 % акций, породило волну критики в таких правых органах печати, как «Спектейтор» и «Нэшнл ревью», и Бальфур, который к тому времени стал премьер-министром, решил отказаться от участия. Для тех, кто еще помнил 1870-е гг., решение показалось странным: при подобном отношении следовало оспорить покупку Дизраэли принадлежавших хедиву акций Суэцкого канала, потому что большая часть акций оказалась в руках французов.
Следует подчеркнуть, что во всем происходящем Ротшильды действовали откровенно беспристрастно. У них не было никаких дел ни на Самоа, ни в Венесуэле, ни в Западной Африке. Их участие в финансировании Китая также было ограниченным и совсем прекратилось к 1911 г., когда в результате революции свергли последнего императора (хотя Карл Майер оставался полезным источником сведений, так как по-прежнему состоял в правлении «Гонконгско-шанхайского банка»). Даже Османская империя в тот период не слишком занимала Ротшильдов, если не считать вопроса о колонизации Палестины. Эдуард Гамильтон считал, что Натти не входит в предлагаемый багдадский консорциум из «робости»; но ссылки Натти на «ужасного турка» и «турецкий беспорядок» в переписке с Парижем отражают неподдельный (и вполне оправданный) скептицизм относительно стабильности османского режима. «Я всегда с ужасом отношусь к возобновлению любого восточного вопроса», — писал он в мае 1906 г. Всякий раз, когда возникала перспектива такого возобновления, он, как и большинство других банкиров из Сити, старался держаться от Константинополя как можно дальше. «Если правительство [Великобритании] призовет нас с конкретной целью, — объяснял Натти кузенам год спустя, — мы всегда будем готовы рассмотреть любую операцию, которую нам предлагают, и приложим все силы, чтобы довести ее, по возможности, до успешного конца, но мне будет очень жаль услышать, если волей-неволей нашу фамилию будут отождествлять с… требухой, которая в изобилии встречается в Османской империи… [Ни] одному здравомыслящему человеку особенно не захочется одобрять всю османскую требуху». Хотя в 1908 г. Натти воодушевленно приветствовал революцию младотурок, его энтузиазм не доходил до того, чтобы давать новому режиму взаймы: попытки Эрнеста Касселя «направлять политику Османской империи» финансовыми средствами становились объектом язвительных замечаний в Нью-Корте. Может быть, дело было в том, что Ротшильды считали изначально неустойчивым тот англо-германский союз, который должен был скрепить основы нового государства.
