Для того чтобы начать процесс сбора средств в помощь жертвам погромов, Нью-Корт внес 10 тысяч ф. ст. — столько же, сколько Джейкоб Шифф из нью-йоркской компании «Кун, Лёб и Ко». Вдобавок Натти просил Бальфура, который к тому времени сменил Солсбери на посту премьер-министра, протестовать от имени «еврейских жертв закона и беззакония в России» и призвать правительство России «положить конец чудовищным преследованиям евреев».
Ротшильды могли проявлять нерешительность в начале отношений с Японией по трем причинам. Во-первых, англо-японский союз стал бы ударом по планам восстановления дружеских отношений с Германией; более того, можно даже сказать, что такой союз делал подобные планы ненужными. Во-вторых, Ротшильды не верили, что Япония способна самостоятельно одолеть Россию: в декабре 1903 г. Лео поспорил с герцогом Девонширом, что войны между Россией и Японией не будет — к изумлению японского посла Хаяси, который уверял Экардштайна, что герцог выиграет пари. Даже примерно за месяц до начала военных действий, когда Хаяси обратился к Альфреду, Ротшильды по-прежнему отказывались связывать себя какими-либо обязательствами. В-третьих, когда началась война, парижским Ротшильдам пришлось сдерживать российские облигации, которые, естественно, стали падать в цене. После поражения России цена на них обрушилась
[214]. Поэтому Ротшильды проявили интерес к Японии только после того, как началась война. Они приняли участие в новом займе на 5 млн ф. ст., войдя в консорциум, возглавляемый банкирскими домами «Кун, Лёб и Ко» и «М. М. Варбург». Это совпало с «полным» отказом «иметь какое-либо отношение к российскому займу», как Уолтер сообщил Герберту Гладстону. Даже французские Ротшильды теперь отказывали в помощи Санкт-Петербургу, хотя и не столь категорично. Как говорил Альфонс послу Германии в Париже в августе 1904 г., «Парижский дом Ротшильдов враждебно настроен к России и в настоящее время старается держаться в стороне от российских операций… Россия обещала улучшить положение его единоверцев, если он даст денег, но… он считает, что это пустые слова. Однако, поскольку он, как хороший француз, считает, что более или менее обязан поддержать союз с Россией (а именно это я подразумеваю), он, возможно, смягчится и в конце концов откроет свой кошелек, каким бы неблагоприятным он ни считал нынешнее положение».
Победы Японии в Порт-Артуре, в Мукдене и решающая победа в Цусимском сражении в мае 1905 г. оправдали решение поддержать Японию против России не только на религиозной, но и на экономической основе. После войны новые связи между Великобританией, США и Японией укрепились не только на дипломатическом, но и на финансовом уровне. В 1906 г. и Лондонский, и Парижский дома участвовали еще в одном займе на 25 млн ф. ст., который на сей раз привлек подписчиков также во Франции и в Германии; а через год они совместно разместили еще один заем на 11,5 млн ф. ст. К тому времени Натти уверял своих изначально более скептически настроенных парижских родственников, что «их плотное и умное население, их верноподданность и ум скоро выведут их в первые ряды как в торговле, так и в промышленности». С другой стороны, он не отрицал, что «успех японских финансовых предприятий произошел благодаря… посредникам, которые познакомили мир с ценностью японских облигаций в такое время, когда на них и смотреть не желали». «Желанным и весьма почетным гостем в Токио» стал Джейкоб Шифф, которому «курили фимиам»; и «его дорогой племянник Варбург из Гамбурга», который, после успеха в Гамбурге японского займа, «напоминал лягушку из басни и… раздулся от тщеславия и веры в свою власть контролировать европейские рынки и вовлекать все крупные дома во все и всяческие синдикаты». Они вместе с Ревелстоком оценили потенциал Японии задолго до того, как это поняли Ротшильды. Поэтому утверждение Натти в мае 1907 г., что «мы всегда питали большую веру в Японию, веру в их военную и морскую доблесть, которые в изобилии подтвердила последняя война, веру в ресурсы страны и еще большую веру в мудрость правителей Японии», — не совсем верно.
Не все дипломатические последствия победы Японии всецело подходили Ротшильдам. Дискредитировав Россию как империю и ввергнув страну в революцию — Русско-японская война разом стала одним из сильнейших доводов в пользу восстановления англо-германской дружбы. Однако она не заставила Францию (как надеялись немцы) «выбирать между Россией и Германией или Англией». Сам Натти считал японский заем 1907 г. способом скрепить колониальный союз Франции и Японии. «Я никогда ни на миг не считал, что у японцев есть какие-то планы на французские колонии или их наполняют амбициозные мечты, которые им приписывали, — объяснял он в двух красноречивых письмах кузенам. — Но, само собой разумеется, чтобы приобрести то, что имеет в виду правительство Франции, было необходимо предложить правительству Японии одно вместо другого… можете похвалить себя, причем похвалить по праву: предложив два займа французским капиталистам, вы приблизили желанное завершение… политика и финансы часто идут рука об руку, и если капиталист прямо заинтересован в ценных бумагах какой-то страны, он, естественно, следит за тем, чтобы эта страна процветала и развивалась… что возможно лишь во времена мира и безмятежности».
Восстановление дружеских отношений между Францией и Японией, которое случилось после англо-японского союза, подразумевало слияние британских и французских интересов; последнее оказалось почти невозможно примирить с более ранней целью Ротшильдов: англо-германским союзом.
На самом деле ярче всего это противоречие проявилось не на Дальнем Востоке, а в Марокко, где ранее перспективы восстановления гармонии между Англией и Германией казались вполне благоприятными. «Вчера лорд Ротшильд сказал мне, что с нашей стороны глупо верить, будто у Англии воинственные намерения, — сообщал Бюлову посол Германии граф Меттерних в январе 1905 г. — Таких намерений никогда не было, и его правительство особенно хочет поддерживать хорошие отношения с нами. Бальфур… сказал ему об этом несколько дней назад». Но сам факт, что необходимо было давать такое заверение, служил доказательством того, как стремительно расходились две страны. Новая профранцузская ориентация политики Великобритании подтвердилась 31 марта, когда кайзер прибыл в Танжер и потребовал созыва международной конференции, на которой бы подтвердили независимость Марокко. Не собираясь поддерживать доводы Германии в пользу «политики открытых дверей» в Марокко, Лансдаун беспокоился, что кризис может свалить Делькассе и окончиться тем, что Франция откажется от своих обязательств. Теперь казалось, что Великобритания стремится поддержать позицию Франции по Марокко, чтобы исключить требование Германией порта на побережье Атлантики. Профранцузская позиция стала еще более выраженной после победы Либеральной партии на выборах в январе 1906 г., когда к власти пришел Генри Кэмпбелл-Баннерман. Для Натти это означало конец германской политики в Марокко: «Ни один здравомыслящий человек… не верит, что германский кайзер пожелает противостоять желаниям и чувствам объединенной Европы, — писал он парижским кузенам 3 января, — и еще менее он может надеяться на какой-либо успех вообще после того, как либеральное правительство в Англии всецело одобряет англо-французский союз». Натти смутно надеялся на «компромисс, который устроит обе стороны и не заденет ничье тщеславие» и пытался успокоить возникшие на улице Лаффита опасения в том, что Бюлов, возможно, думает о военном решении спора. Но когда речь заходила об отдельных вопросах — о реорганизации марокканской полиции и о создании в Марокко банка, — он считал, что Германия находится в изоляции; как он писал Эдуарду в конце февраля 1906 г., «наше… правительство поддерживает ваше по различным вопросам, связанным с Марокко, и на самом деле я смело… могу утверждать, что они считают французские предложения и разумными, и умеренными… ваше правительство пользуется решительной поддержкой нашего, и… пожелания Рувье находят теплый отклик в голове Эдварда Грея. И, несомненно, чувство идеального союза значительно поможет принять решение, и, возможно, ощущение этого союза больше всего раздражает… тех, кто руководит политикой на Вильгельмштрассе».
