Натти заявлял, что считает предложения Германии, касающиеся полиции, «самыми опасными и… обреченными на неудачу», поскольку «здесь их ни за что не одобрят». Однако, когда Меттерних передал его слова в Берлин, кайзер записал: он твердо уверен, что «не собирается уступать в вопросе о полиции». Такая непримиримость действовала Натти на нервы, особенно непримиримость «его тевтонского (или сатанинского) величества». «Если самое мягкое отношение, какое теперь заняло ваше правительство, не возымеет желаемого действия, — писал он французским кузенам, — только по единственной причине, что в банках на Шпрее настроены решительно, они не будут стремиться к примирению». «Позиция, занятая в Берлине, точнее, официальный язык Вильгельмштрассе, — писал он две недели спустя, — несколько уклончив: говорят, что Германия принесла столько жертв и так явно выказала добрую волю, что право протянуть оливковую ветвь мира и пойти на уступки переходит к Франции… но они не говорят нам, какие жертвы понесла Германия». Если необходимо прийти к «временному соглашению», добавлял он, оно должно «удовлетворять надменности тевтонцев, не нарушая права галлов». В конце Натти приветствовал результаты Алжирской конференции, назвав их «благоприятными для французских политических интересов, а также для финансовых интересов вашей страны». Вдобавок к тому, что удалось избежать войны, добавлял он, конференция «доказала ценность англо-французского союза и… продемонстрировала солидарность франко-русского альянса; лично я очень сомневаюсь в желании германского кайзера воевать с Францией без всякой причины». Он выражался уже совсем не так, как принято было в Нью-Корте за десять лет до того.
Улучшение международного положения Франции было не только дипломатическим явлением. Как время от времени повторял Натти, оно было прочно основано на финансовой мощи. Союз с Японией, упомянутый выше, был не единственной дипломатической инициативой Франции, подкрепленной выпусками облигаций на парижском рынке капитала. После Русско-японской войны настал краткий миг, когда казалось, что «монархическая дипломатия» способна разрушить достижения целого десятилетия внешней политики Франции. Вильгельм II и Николай II встретились у балтийского острова Бьёркё в июле 1905 г. На встрече два императора подписали секретный русско-германский оборонительный союзный договор — он значительно преобразил бы международную сцену, если бы был официально ратифицирован. Но, как выразился А. Дж. П. Тейлор, «Парижская биржа привлекала больше монархической солидарности». Россия, которая после Цусимы находилась в крайне тяжелом финансовом положении, отчаянно нуждалась в новых займах, способных помочь ей воссоздать свою военную мощь, а парижский рынок был еще способен привлечь больше сбережений для иностранных займов, чем берлинский. В то же время в Германии на первое место ставили ненасытные нужды промышленности и правительства.
Так же можно было уговорить и Италию. Реструктуризация итальянских рентных бумаг летом 1906 г. была предпринята консорциумом, возглавляемым французскими Ротшильдами, и хотя в синдикат входили и семь берлинских банков, доля Германии из операции на 1 млрд франков была меньше, чем доля Франции, что дипломаты как в Париже, так и в Берлине истолковали как успех Франции. Соглашение было подписано лишь 26 июня, после того как закончилась Альхесирасская конференция; в ходе конференции Италия последовательно вставала на сторону Франции, фактически положив конец Тройственному союзу, который связывал ее с Германией и Австро-Венгрией.
Вышеуказанные подробности довоенной финансовой дипломатии довольно хорошо известны. Менее очевидна та роль, которую сыграли финансы в укреплении англо-французского союза. Судя по архивам Ротшильдов, сотрудничество Лондона и Парижа в период после 1905 г. было довольно тесным, особенно в области денежной политики. Как и в прошлом, Ротшильды выступали в роли частных помощников Английского Банка и Банка Франции, способствуя сотрудничеству между двумя финансовыми центрами, столь важному для сохранения довоенного золотого стандарта. Иногда роль, которую они играли, имела прямое политическое значение, как когда Ротшильды выступали посредниками в тайной покупке Английским Банком акций компании CQC (Constantinople Quays Company) в 1906–1907 гг. (совместная англо-французская операция по приобретению контрольного пакета концерна). Для Натти само собой разумелось, что — хотя они были в первую очередь дипломатическими по своему воздействию — такие сложные операции нельзя было предоставлять чиновникам министерства иностранных дел. «Хотя они, может быть, и дипломаты, — язвительно заметил он, — [они]… совсем не деловые люди».
Однако чаще роль Ротшильдов по обе стороны Ла-Манша сводилась к уравниванию золотого запаса двух центральных банков и стремлению к тому, чтобы денежная политика Великобритании и Франции не вступала в противоречие. Так, в ноябре 1906 г., когда банковская учетная ставка держалась на 6 % и большие количества золота уплывали из Лондона в Бразилию, Индию и к другим крупным держателям стерлинговых авуаров, Натти и Эдуард устроили краткосрочные займы золотыми соверенами на 600 тысяч ф. ст. из Банка Франции. Такая «политика вежливости и помощи» особенно приветствовалась в Лондоне. Как заметил Натти, «очень важно сознавать, что в будущем, если в любое время сочтут необходимым и настоятельным, рука помощи с готовностью протянется с другой стороны Ла-Манша для спасения „Старушки с Треднидл-стрит“». Не успел он отослать это письмо, как Английский Банк попросил Натти найти еще одну партию соверенов на 400 тысяч ф. ст. Просьба была исполнена немедленно; в течение месяца он поставил еще одну партию на 600 тысяч ф. ст. Обмен золота на векселя — на общую сумму 1,4 млн ф. ст. — возможно, предотвратил дальнейший рост учетной ставки и позволил Английскому Банку к апрелю 1907 г. постепенно вернуться к учетной ставке в 4 %. Важно подчеркнуть, что Ротшильды вышли на сцену после того, как прямые переговоры между банками окончились неудачей.
Большим испытанием для англо-французского денежного сотрудничества стала вторая половина 1907 г., когда грянул кризис, который давно назревал в Соединенных Штатах. Волны от кризиса разошлись по всему миру. Уже в марте, после решения Банка Франции поднять учетную ставку, Натти и Эдуард обменивались необычно резкими словами: Эдуард довольно неприязненно реагировал на просьбу своего родственника о еще «2 или 3 миллионах» французского золота для «Старушки с Треднидл-стрит». «Мне очень жаль, — написал в ответ Натти, — что ты считаешь нас такими глупцами, которые полагают, будто Банк Франции выйдет на передний край и бросит вызов депрессии, порожденной, скорее всего, чрезмерной спекуляцией в Америке». Натти понимал, что оказался в сложном положении: в течение апреля и мая он безмолвно соглашался с требованиями Франции, чтобы соверены, заимствованные в декабре предыдущего года, вернулись в Париж. Но в августе положение в Лондоне начало ухудшаться. Натти предупредили заранее (и потому он смог предостеречь кузенов) о решении банка снова поднять учетную ставку до 4,5 %, но позже он жаловался, что его совет еще больше ужесточить политику проигнорировали. К концу октября, когда кризис в Америке был в полном разгаре, пришлось снова поднимать учетную ставку, и Натти в очередной раз поручили просить у французов золото, чтобы пополнить запасы Английского Банка. На сей раз он не стал терпеть уклончивые ответы кузенов: возражения Роберта на повторную просьбу о займе были, как он раздраженно написал, «откровенно ошибочными». Французским Ротшильдам казалось, что кризис, который (по их мнению) коренился в ложных нападках президента Рузвельта на Уолл-стрит, не касается Банка Франции. «С таким же успехом, — парировал Натти, — можно положить за правило: ни в коем случае не вызывать пожарную бригаду на тушение пожара, если пожар изначально стал результатом поджога».
