4 ноября управляющий Английским Банком Уильям Кэмпбелл поднял учетную ставку до 6 % и послал за Натти, тем самым подтвердив, что на денежном рынке Ротшильды по-прежнему играли ключевую роль. Как Натти писал кузенам, «было единогласно решено просить меня телеграфировать вам и просить вас приложить все усилия, чтобы возобновить с Банком Франции прошлогоднюю операцию, которая тогда имела такой успех». Просьба была тут же исполнена, на сей раз в размере 3 млн ф. ст., из которых сами Ротшильды представили 400 тысяч ф. ст. Хотя учетная ставка 7 ноября поднялась еще на один процентный пункт — и оставалась таковой до Нового года, — операция снова в значительной мере способствовала стабилизации лондонского рынка. Как писал Кэмпбелл Парижскому дому, их помощь «позволила мне не принимать еще более решительных мер по защите нашего золотого запаса». Еще одним доказательством ценности связи Ротшильдов по обе стороны Ла-Манша стало то, что, когда Дж. П. Морган напрямую обратился к Банку Франции за помощью американскому рынку, ему отказали, подтвердив мнение Натти, высказанное в прямой телеграмме Моргану от 6 ноября, что американцам следует самим привести свой дом в порядок. Кэмпбелл же мог рассчитывать на дальнейшие поставки золота из Парижа через Ротшильдов, если запасы банка еще больше истощались. И наоборот, его коллега в Париже в январе 1908 г. тактично намекал, что снижение учетной ставки будет приветствоваться, как только закончится кризис; он мог положиться на то, что Ротшильды заранее предупредят его о грядущем снижении.
Кризис 1907 г. стал самым серьезным финансовым кризисом до Первой мировой войны. Он в полной мере подтвердил экономическую составляющую англо-французского союза. Сотрудничество не прекратилось и после того, как рыночные условия улучшились. Так, в июле 1908 г. Банк Франции купил через Нью-Корт консолей на сумму свыше 1 млн ф. ст. Позже в том же году Английский Банк консультировался с Натти по поводу возможности крупных изъятий золота с лондонского рынка французскими банками. Когда лондонский денежный рынок снова сжался в конце 1909 г., Ротшильды привычно обсуждали возможность еще одного обмена векселей на французское золото.
В разгар кризиса 1907 г. Натти написал нехарактерно длинное, полное размышлений письмо своим парижским родственникам, в котором он разъяснял действие золотого стандарта, как он его понимал, и подчеркивал решающую роль англо-французских отношений. Главное, писал он, что «вся мировая торговля ведется векселями, выписанными на Лондон». В Лондоне всегда «ходят тратты на сумму от 300 до 400 млн ф. ст., из которых больше половины… на зарубежных счетах». В соответствии с классической теорией, «когда банк обязан поднять учетную ставку из-за утечки золота… обменный курс автоматически повышается и золото возвращается в Английский Банк». Но это имело глубокие последствия для всего остального мира — и особенно для Банка Франции. Натти делал вывод, с которым наверняка согласятся современные специалисты по истории золотого стандарта: он писал, что сотрудничество центральных банков является ключевым для стабильности системы: «Наш превосходный зять Альфонс часто обсуждал со мной этот вопрос… Он всегда боялся, что, если Банк Франции и другие не будут великодушны в таких случаях, обменный курс в Лондоне поднимется на такую высоту, что большие количества золота в обращении найдут свой [так!] путь в Лондон и… это породит еще большее неудобство и будет гораздо хуже, чем любые шаги, которые Банк Франции или другие крупные учреждения сочтут правильными во время кризиса. Я обеспокоил вас… подробностями, так как хочу как можно нагляднее объяснить вам… как тесно и неразрывно связаны все страны».
Иными словами, главные страны-кредиторы, Франция и Великобритания, были «связаны» общим стремлением к денежной стабильности. Вклад Ротшильдов в эту систему был тем более важным, что, как считал Натти, Английскому Банку не удавалось нарастить свой золотой запас до уровня, соизмеримого с его глобальной ролью. Таким образом, Натти и его французские кузены по-прежнему считали себя помощниками центральных банков в своих странах, даже если они сами уже не являлись, как в прошлом, кредиторами для последних кредиторов в критической ситуации.
Англо-российские противоречия
Однако было бы неверно заключать, что окончательное политическое и военное утверждение англо-французского союза в 1914 г. было в каком-то смысле предрешенным с точки зрения экономики. Несомненно, финансовые соображения помогали возвысить англо-французские отношения в сравнении с англо-германскими отношениями в глазах Великобритании; но это далеко еще не означало оборонительного союза, который гарантировал бы вмешательство Великобритании в случае войны в континентальной Европе. Более того, до 2 августа 1914 г. не было гарантии, что Великобритания поддержит Францию в военном смысле, если начнется война (хотя военный министр сэр Эдвард Грей давал личные заверения, которые позволяли французам надеяться на такую поддержку). В июне 1908 г. сам Натти чувствовал себя обязанным указать своим парижским кузенам, что «вопроса о союзе, наступательном или оборонительном… нет, и ничто не будет столь неразумным, как употреблять такое слово». Конечно, он был «равным образом уверен, что внезапное нападение Германии на Францию возбудит сочувствие… которому ни одно правительство не сможет противостоять»; но он настаивал, что «Германия… не думает о неожиданном нападении».
В связи с этим возникает важный вопрос. Обычно историки считают, что сравнительно быстрый экономический рост Германии до 1914 г. подразумевал такой же рост влияния Германии на международной арене. Осведомленные современники придерживались другого мнения. Из-за сочетания децентрализованной федеральной системы и сравнительно демократического имперского парламента Германскому рейху было крайне трудно финансировать свои растущие расходы на вооружение после 1897 г. путем роста налогов. Этим объясняется относительно высокий уровень государственного долга Германии в довоенный период, хотя на самом деле почти все долги были сделаны отдельными государствами в составе империи и местными властями для финансирования невоенных расходов. Высокий уровень заимствований в государственном секторе сам по себе ослаблял немецкий рынок капитала; все до какой-то степени компенсировалось тем, что государственные займы совпали с высоким уровнем частных инвестиций (главным образом для финансирования стремительного роста электротехники и химической промышленности). Возникшее в результате противодавление на ставки процента в Германии — очевиднее всего проявившееся в росте прибыли по немецким облигациям — современниками в основном расценивалось как признак финансовой слабости Германии.
К тому времени Натти больше не сочувствовал «немецкому осьминогу» (иногда он называл это Deutschland über alles). Он, как он писал кузенам в апреле 1907 г., «не поклонник немецкой государственности, и мне никогда не нравилась их политика, как я не доверяю и тому, что они предпочитают называть Weltpolitik». Особенно враждебно он относился к стремлению адмирала Тирпица уменьшить разрыв между флотами Великобритании и Германии. Впрочем, он быстро понял пределы власти Германии. «Несомненно, — писал он, — внешняя политика Германии окончилась ее изоляцией, и кроме того, они потерпели неудачу… стараясь политическими средствами добиться того, что эвфемистически называется „торговым и промышленным предприятием“ и что лучше определить термином „финансовые концессии“ [за рубежом]». Более того, Натти прекрасно понимал, что Германия не может себе позволить длительную гонку вооружений на море, и ее финансовая слабость делала «паникерство» по поводу немецкой угрозы для Великобритании по сути необоснованным. «Правительство Германии очень сильно нуждается», — писал Натти в апреле 1906 г., когда на рынок выпустили облигации еще одного государственного займа Германского рейха. Понимал он и трудности, какие испытывал Рейхсбанк в 1907 г. Они во многом были серьезнее, чем те, что испытывали в Лондоне. «Немцы техничны и симметричны во всем, — писал он (лишь с тенью иронии), — и их Закон о банках поддерживают, к восхищению всего мира, те спекулянты, которые жалуются на здешнюю высокую процентную ставку; они называют Закон чудом научной простоты и гибкости». Но хотя «гибкие условия… позволили им взвинтить цены на свою валюту… предел их [привязи?] был достигнут, когда правительству Германии пришлось выпускать долгосрочные казначейские облигации и казначейские билеты». Особенно Натти поразила необходимость для Германии продавать облигации на зарубежных рынках капитала. К подобному приему в мирное время не приходилось прибегать ни Великобритании, ни Франции.
