Конечно, Ротшильды понимали, что финансовые ограничения могут толкнуть правительство Германии на агрессивную внешнюю политику, потому что, «бряцая мечом в ножнах», кайзер и Бюлов надеялись «помешать осуществлению многих социалистических мечтаний». Однако такое «бряцание мечом» могло лишь «вызвать новые военные и военно-морские расходы в большом масштабе» и таким образом ухудшить международное положение. Вот почему Альфред обновил прежние связи с немецким двором, когда кайзер в декабре 1907 г. посетил Англию. Как проницательно заметил Натти, «маловероятно, чтобы император Германии проявил неуступчивость… [когда] у него полные руки… социалистов». Впечатление, что Германия страдает от излишнего напряжения, вскоре подтвердилось крупным выпуском прусских облигаций в апреле 1908 г. Бюджет Германского рейха продемонстрировал «большой дефицит… из-за амбициозной военно-морской программы, вплоть до необходимости увеличить выплаты всем их государственным служащим, и до того, что они практически признали „просчеты“ в прежней пенсионной схеме». Ничего удивительного, что Ротшильды, как и гамбургские Варбурги, ожидали, что правительство Германии будет стремиться к тому или иному соглашению, ограничивающему строительство флота. Второй марокканский кризис 1911 г. — когда правительство Германии послало в Агадир канонерку «Пантера» — подчеркнул уязвимость берлинского рынка по отношению к утечке иностранного капитала. Банкирам Германия казалась слабой, а не сильной.
Нельзя считать самим собой разумеющимся и то, что правительство либералов всегда желало сражаться в войне на одной стороне с Россией. И здесь Ротшильды стремились противостоять европейской тенденции разделяться на «вооруженные лагеря» из-за своего враждебного отношения к идее англо-русского союза. Возможно, они поменяли бы свое отношение, если бы революция 1905 г. в России привела к устойчивой либерализации. Лидер французских социалистов Жорес надеялся, что Ротшильды воспользуются своей финансовой властью, чтобы заставить Россию пойти по пути парламентаризма. Он вспоминал, как «в 1848 г. Ротшильды, будучи кредиторами короля Пруссии, с целью спасения своих займов навязали ему бюджетный контроль ландтага и дарование конституции». В январе 1906 г. Натти в самом деле выражал надежду, что «в Санкт-Петербурге прислушаются к мудрым советам и учредят либеральный режим». Однако Ротшильды скептически отнеслись к обещаниям реформ, с которыми послереволюционное правительство обратилось к Парижскому дому в надежде заручиться его финансовой помощью. Желая преодолеть враждебность английских партнеров, некий доктор Брандт предпочел неформальный подход. Брандт был мелкой фигурой в посольстве России в Лондоне (Натти называл его «уродливым горбатым русским евреем… исполненным чувства собственной важности»), который «явился сюда, чтобы объяснить нам положение евреев в России и указать нам, как можно улучшить их судьбу»: «Евреи, сказал доктор Брандт, являются предметом ужаса и отвращения для всех в России. Император и двор ненавидят их; эту ненависть разделяют Витте и министры, русский народ ненавидит евреев, а дума, которую вот-вот изберут, будет отражать желания двора и точку зрения русского народа. Невозможно отправить 5 миллионов русских евреев в эмиграцию, и если вы чего-то не предпримете, возможно, скоро наступит… „кровавая суббота“, вторая Варфоломеевская ночь, и почти все еврейское население России падет жертвой ярости и ортодоксальности священного русского народа. Насколько я его понял, средство спасения очень простое. Дайте России большой заем, и тогда для евреев можно будет что-то сделать!»
Натти и прежде слишком часто слышал такие сказки: «Я ответил ему не точно теми словами, которые употребляю сейчас, но смысл был такой: он ставит телегу впереди лошади. То есть, когда у евреев в России будут свобода и равные права, финансы России выправятся и трудностей у казначейства будет значительно меньше».
То же самое произошло через месяц, когда Альфред описывал визит более значимой фигуры — Артура Рафаловича, агента министерства финансов России в Париже: «Он сказал, что 6 месяцев назад его хозяин Витте и император выразили свою озабоченность, серьезную озабоченность улучшением судьбы еврейского населения России, но теперь общественное мнение в России возбуждено, и император вместе с царской семьей, а также министры… опечалены тем фактом, что русские евреи пытались сопротивляться справедливому и отеческому правительству, что еврейское население… стоит за социалистическим и революционным движением и что, когда в России все начало успокаиваться, только евреи из всех его многочисленных подданных не послали поздравительные адреса с выражением своей верности и преданности трону и любви к стране, которая так хорошо с ними обращается! Он, естественно, ожидал, что мы пожелаем улучшить положение наших единоверцев, и намекал… что есть только один способ это сделать, а именно… встать во главе международного синдиката, который будет готов предоставить царю бесчисленные миллионы, что-то между 60 и 120 млн ф. ст.! Если мы согласимся на это предложение, он давал нам слово чести, что реформы, о которых мы думаем, будут немедленно проведены в жизнь… от нашего ответа зависит судьба наших единоверцев, и ответственность за них лежит на нас, а не на правящих кругах в Санкт-Петербурге!»
Натти снова продемонстрировал свою несгибаемость. Такие же обещания он выслушивал в те дни, когда Парижский дом устраивал большие займы для Вышнеградского, однако ничего не было исполнено. И Витте не давал Эдмонду и Эдуарду никаких оснований верить в истинные перемены политики в Санкт-Петербурге, когда они в последний раз виделись с ним в Париже. «Учитывая… все обстоятельства, — ответил Натти, — мы не можем и не хотим помогать России в ее нужде до тех пор, пока она не сделала наших единоверцев… счастливыми и довольными подданными царя и процветающими гражданами Российской империи». Для верности он добавил, что «нелепо полагать, будто еврейское население ненавидит царя. Большое количество иностранных эмигрантов [молились?] о возвращении домой и проживании у себя на родине… а еще я сказал ему, что, когда родился цесаревич, как ни странно, в гетто Лондона и Нью-Йорка пили за здоровье царя и просили о благословении новорожденному». Рафалович воспользовался возможностью и составил черновик послания, какое можно было бы отправить в Россию. Натти «слегка подправил» его, так как «я выражал особое желание, чтобы он лишь подчеркнул еврейский вопрос». Последняя попытка кого-то из русских говорить от имени «наших единоверцев» была сразу же отвергнута: «[Мы] не должны… отождествлять себя с ними, пока участь наших единоверцев в этой стране не будет гарантирована. Из всех надежных источников нам известно, что их нынешнее положение так же плохо, как и всегда, а возможно, гораздо хуже. Еврейское население живет в страхе новых погромов, которые могут произойти в любой момент, особенно когда состоится наш праздник Пасхи. Либеральная партия в России также озабочена, и мысль о большом займе, который сделают в Париже или Берлине, ужасает ее представителей. Они считают, что эти деньги, которые часто называют „средствами для ведения войны“, станут в данном случае новым символом подавления».
«Мы не можем прямо или финансово быть заинтересованы в российском займе», — таково было последнее слово Натти.
Видимо, для разъяснения своей позиции для улицы Лаффита Натти присовокупил финансовые возражения: он подозревал, что Россию ждет финансовый кризис; возможно, ей даже придется отменить конвертируемость рубля. Трудность здесь, как он сам признавал, составляло то, «что в мире очень много людей, которые смотрят на российские финансы совсем другими глазами, чем мы. Один мой знакомый, который был у меня в воскресенье, видный радикал в нашей стране… уверял… что правительство России активно использует все свои трудности и беспорядки. Он признавал, что их финансы в настоящее время в ужасном состоянии; но, усмехнувшись, добавил, что время и средства страны помогут им преодолеть трудности». И Ревелсток, и Морган побывали в Петербурге до революции 1905 г.; можно было предсказать, что, как только порядок восстановится, они возобновят переговоры о займе для России. С благословения и Асквита, и Грея они договорились разместить на лондонском рынке 13 миллионов из огромного (на 89 млн ф. ст.) выпуска российских облигаций. Конечно, главным источником финансовой поддержки для России оставалась Франция: как, наверное, понимал Натти, французские банки и держатели облигаций уже вложили в Россию слишком много, чтобы рисковать крахом валюты и обесцениванием собственных инвестиций. Но и в Берлине имелись желающие помочь России, возглавляемые Мендельсоном. Хуже того, в финансовой прессе широко сообщалось, что Ротшильды тайно подписались на заем
[215].
