Покупая землю — особенно после тяжелого кризиса в сельском хозяйстве середины 1840-х гг., — Ротшильды тратили деньги в нижней точке рынка. Именно в 1848 г. герцог Бакингем наконец объявил себя банкротом, а год спустя Майер получил сводки агентов по недвижимости из Ирландии, в которых ему советовали воспользоваться тамошними удачными возможностями. «Повсюду неурожай картофеля, свободная торговля гибнет, — говорилось в одной такой подсказке. — Ирландия совершенно погибла, настало или стремительно приближается время тайком скупать имения. После попадания в парламент подумайте о покупке и перепродаже за более высокую цену». На самом деле Майер и его братья не испытывали интереса к таким авантюрам; как отмечала их мать, они занялись недвижимостью, потому что в декабре 1849 г. доходность консолей упала до 3,1 %. Настало «самое подходящее время» для покупки земли, «когда средства так высоки, как в настоящее время, ибо, хотя могут снизить проценты по имуществу, обращенному в ценные бумаги, земля всегда будет в цене». Подобные инвестиции нельзя считать симптомом падения предпринимательского духа. То же самое можно сказать и о покупке французскими Ротшильдами винодельческих хозяйств: Нат в 1853 г. купил «Шато-Бран-Мутон» (и переименовал его в «Мутон-Ротшильд»), а Джеймс вел долгую битву за приобретение контроля над «Шато-Лафит» в окрестностях Пойяка, получив квалифицированную оценку о спросе на высококачественные сорта кларета. В 1868 г., наконец купив Лафит (за 177 600 ф. ст.), Джеймс, который к тому времени был стариком, почти сразу же повысил цену на вино нового урожая.
Однако есть разница между тем, чтобы потратить 26 тысяч фунтов на сельскохозяйственные угодья, и тем, чтобы потратить такую же сумму на роскошный новый дом. Легко забывается, как мало английских землевладельцев в XIX в. строили себе новые «помещичьи дома»: о том, что было вполне доступно за сто лет до того, не могло быть и речи. Зато для Ротшильдов деньги вопроса не составляли. В 1852 г., когда лондонские партнеры изъяли из общего капитала компании 260 250 ф. ст., — главным образом для того, чтобы оплатить строительство нескольких домов, — сумма составляла менее 3 % от общей. Однако официальная цена нового дома в Ментморе составляла всего 15 427 ф. ст. За огромный объем работ, выполненный для Ротшильдов в 1853–1873 гг., строитель Джордж Майерс получил в целом всего 350 тысяч ф. ст.
Однако то, что они могли себе это позволить, еще не объясняет, почему они решили тратить деньги на большие дома, которые явно не окупали вложенные в них средства. Банальное объяснение — которое должно быть достаточным — заключается в том, что Ротшильдам нравилось проводить время за городом. С развитием железных дорог они получали возможность жить за городом, не пренебрегая своей работой в Сити. Лондонская и Северо-Западная железнодорожные линии позволяли Лайонелу и его братьям без труда передвигаться между Ментмором и Юстоном: Лайонел мог «галопом скакать» за город и успевать вернуться к вечерним дебатам в палате общин. Линия Страсбург — Линьи, открытая в мае 1849 г., позволяла поступать так же Джеймсу и его сыновьям в Ферьере. И все же необходимо, наверное, еще одно, дополнительное пояснение. Новые дома отражали притязания на аристократизм. Уже в 1846 г. Лайонел признавался родным и близким друзьям, что считает титул баронета ниже своего достоинства. Он начал кампанию по вступлению в палату общин только после того, как стало ясно, что титула пэра он не получит. Однако такие притязания нельзя считать симптомом «феодализации» — упадочной буржуазной уступки устаревшим ценностям высшего класса; нельзя забывать, что Ментмор строился в то время, когда Лайонел открыто бросал вызов законодательной роли палаты лордов. Английские Ротшильды упорно претендовали на знатность, и ничто не выражало их притязаний ярче, чем дома, которые члены семьи строили для себя. Их резиденции были не просто подражанием загородным домам XVIII в. Они свидетельствовали о большой власти Ротшильдов, служили, если можно так выразиться, пятизвездочными отелями для влиятельных гостей, частными картинными галереями… короче говоря, местами, где принимали особо важных гостей; как мы сказали бы сегодня, центрами корпоративного гостеприимства.
Даже выбор ими архитектора о многом говорил. Джозеф Пакстон был известен семье с 1830-х гг.; именно он давал Луизе советы по перестройке дома в Гюнтерсбурге в 1840-е гг. Однако после того, как он создал Хрустальный дворец для Всемирной выставки, Ротшильды решили доверить ему не просто ремонт, а нечто большее. Работы в Ментморе начались в августе 1851 г., в том же году, когда проходила Всемирная выставка. Несмотря на любовь к елизаветинскому стилю — Пакстон взял за образцы дома в поместьях Вуллатон и Хардвик, — по меркам того времени он выстроил новаторское здание с огромным холлом под застекленной крышей, горячим водопроводом и центральным отоплением. Ментмор не следует считать просто загородным домом для Майера, его жены и дочери. Дом, только на первом этаже которого было 26 комнат, по сути служил отелем, где можно было разместить и развлекать многочисленных гостей. Предполагалось, что обстановка призвана напоминать гостям о всемирном влиянии хозяина: в самом деле, похожие на охотничьи трофеи головы европейских монархов (для Ментмора их создал итальянский скульптор Рафаэль Монти) становились чем-то вроде «фирменного знака» Ротшильдов. Но Ментмор также служил и картинной галереей, которая связывала современную власть Ротшильдов с их почтенными предшественниками, — отсюда три массивных фонаря, изначально сделанные для венецианского дожа, гобелены и коллекция старинной мебели из Италии XVI в. и Франции XVIII в.
Построив Ментмор, Майер задал образец для других членов семьи. Поместье Астон-Клинтон, перестроенное для Энтони в 1854–1855 гг. зятем Пакстона Джорджем Генри Стоуксом, по сравнению с Ментмором казалось небрежным. Пытаясь увеличить уже имеющийся дом, Стоукс не сумел воплотить в жизнь «сон» Луизы, хотя она надеялась, что «со временем я, возможно, привыкну к этому маленькому домику, который вначале показался мне самым уродливым на свете». Джеймс, наоборот, решительно собирался затмить Ментмор своим поместьем в Ферьере. К досаде французских архитекторов, не говоря уже о местных каменщиках, он заключил контракт с Пакстоном и Майерсом. Они не раз жалели о том, что взялись за этот заказ, так как Джеймс без всяких угрызений совести отклонил первый эскиз Пакстона после того, как проконсультировался с французским архитектором Антуаном-Жюльеном Энаром; трения между английскими и французскими рабочими привели к забастовке, а позже и к дракам из-за разницы в оплате. Конечный результат — а дом был завершен лишь в 1860 г. — стал смесью французского, итальянского и английского стилей. Люди искушенные, вроде братьев Гонкур, его клеймили: «На деревья и систему водоснабжения уходят миллионы; замок обошелся в восемнадцать миллионов, идиотская и нелепая экстравагантность, смешение всех стилей, плод дурацких амбиций, стремление соединить все памятники в одном!» По мнению Бисмарка, поместье напоминало «перевернутый комод». Поэт и дипломат Уилфрид Скавен Блант называл его «чудовищным клубом с Пэлл-Мэлл, украшенным в самом вопиющем стиле Луи-Филиппа», а антисемит Эдуард Дрюмон презрительно называл его «невероятной лавкой древностей».
Тем не менее дом был обустроен самым современным образом: Джеймс прославился тем, что перенес кухню на сто шагов от дома, чтобы гостям не приходилось обонять запахи готовки. По его распоряжению от кухни к дому проложили маленькую подземную железную дорогу, чтобы повара могли передавать блюда в подвал за столовой. И, подобно Ментмору, Ферьер стал отчасти рекламой (с кариатидами работы Шарля-Анри Кордье, которые символизировали главенство Ротшильдов в четырех частях света), отчасти отелем (в котором было более 80 комнат) и отчасти галереей (большой зал служил для Джеймса все более захламляемым «личным музеем»). Все там было гипертрофированным, — по словам Эвелины, «поместье было слишком королевским, чтобы обходиться без часовых», — однако отличалось некоторой экзотической театральностью, во многом благодаря интерьерам, созданным театральным художником Эженом Лами, который украсил курительную немного китчевыми венецианскими фресками. Замок Преньи, построенный Стоуксом для Адольфа в 1858 г., по сравнению с Ферьером казался довольно скромным. Это здание в стиле Людовика XVI, с видом на Женевское озеро, первоначально создавалось как витрина для коллекции Адольфа, в которую входили картины и другие произведения искусства: экзотические кристаллы, драгоценные камни и резьба по дереву. Сходную работу проделал для дома в Булони Арман-Огюст-Жозеф Бертелен в 1855 г., хотя Бертелен черпал вдохновение в Версале Людовика XIV.
