Возможно, именно этим объясняется почти монополия Ротшильдов над военными финансами Великобритании. Будучи канцлером казначейства (министром финансов), Гладстон с характерной для него суровостью обличал «систему сбора средств, необходимых для войны, с помощью займов», на том основании, что такая система «практиковала массовый систематический обман людей». Британия по-прежнему была обременена значительным долгом, оставшимся после Наполеоновских войн: по словам Лайонела, государственный долг накануне войны приближался к 782 млн ф. ст., и, хотя по отношению к валовому национальному продукту долговое бремя неуклонно сокращалось (с 250 % в 1820 г. до примерно 115 % в 1854 г.), политики того времени об этом не подозревали. Поэтому Гладстон предлагал финансировать войну путем увеличения подоходного налога — сначала с 7 до 10 пенсов за фунт и, наконец, до 14 пенсов — и некоторых налогов на потребление. Однако таких мер оказалось недостаточно. К тому времени, как Гладстон ушел в отставку с поста министра финансов (его сменил сэр Джордж Льюис), правительство в 1854 г. столкнулось с дефицитом в 6,2 млн ф. ст. (его покрыли продажей казначейских векселей). В следующем году дефицит вырос еще в 4 раза. Льюис ввел новые налоги, что позволило пополнить казну на 5,5 млн ф. ст., и все же в 1855 г. сохранялся дефицит в размере 22,7 млн ф. ст. У правительства не оставалось иного выхода, кроме обращения к Сити; поскольку Бэринги попали в немилость, это означало только одно: Нью-Корт.
В 1855 г. Лондонский дом разместил весь заем стоимостью в 16 млн ф. ст. В феврале следующего года — к тому времени война, разумеется, уже закончилась — он получил единственное предложение еще на один заем в 5 млн ф. ст.; а в мае Лондонский дом выпустил последний транш в 5 млн ф. ст. В обоих займах 1855 г. Лайонел сначала предложил немного меньше того минимума, который установил канцлер казначейства, но позже, не колеблясь, согласился на условия правительства. Трудно сказать, насколько большое значение имели такие торги; Лайонелу удалось выговорить лишь немного выше, чем текущий рыночный спрос на консоли, поэтому о том, что банк получил неоправданную прибыль, не могло быть и речи. Лайонел, возможно, стремился не столько к прибыли, сколько к возможности показать себя настоящим патриотом, имея в виду свои планы пройти в парламент. С другой стороны, займы 1856 г. разошлись с большим превышением подписки (почти в 6 раз больше в феврале и в 8 раз — в мае). Палмерстон увидел в этом признак уверенности Сити в правительстве; возможно, займы также доказывали, что канцлер казначейства после победы проявил чрезмерную щедрость.
Во Франции возрождение влияния Ротшильдов на государственные финансы на самом деле началось еще до войны. 14 марта 1852 г. Наполеон III объявил о конверсии. В его намерения входило урезать стоимость обслуживания долга, сократив выплату процентов по большой части государственного долга с 5 до 4,5 %
[38]. У инвесторов было 20 дней, чтобы выбрать, согласиться ли на новые условия (4,5 %) или обменять свои пятипроцентные облигации на наличные. Такой шаг правительства можно считать оправданным в макроэкономическом смысле как часть плана понижения процентной ставки и оживления деловой активности. Однако, столкнувшись с внезапным проседанием цены пятипроцентных облигаций (с 103 до 99 всего за десять дней) и боясь, что неожиданно большое число держателей облигаций захочет избавиться от своих ценных бумаг вместо того, чтобы обменивать их на новые, министр финансов Жан Бино вынужден был обратиться к банкирам. Самую большую долю в последующей операции поддержки взяли на себя не Перейры, а банки Хоттингера и «Братья де Ротшильд». Банки скупали пятипроцентные рентные бумаги, добившись того, что их цена снова поднялась выше номинала; Банк Франции способствовал скупке, продлив процесс дисконтирования против ренты. Маневр достиг цели, и большинство рантье обменяли свои «старые» бумаги на новые.
Через два года, когда Франция и Великобритания предъявили России ультиматум, требуя вывести войска из Дунайских княжеств, Джеймс, естественно, ожидал, что французское казначейство снова призовет его на помощь. 4 марта 1854 г. он сказал брату принца Альберта Эрнсту II, герцогу Саксен-Кобург-Готы, «что для войны с Россией в распоряжении есть любая сумма; он сразу же предоставит столько миллионов, сколько пожелают». Однако к тому времени в игру включился «Креди мобилье», и когда через три дня правительство объявило о намерении занять 250 млн франков, состязание между Ротшильдами и «Креди мобилье» казалось неизбежным. Позже Мирес утверждал, что кредит понадобился для того, чтобы убедить Бино и Наполеона III продавать облигации напрямую по открытой подписке; возможно, так оно и было. Однако он преувеличивал, уверяя, что этот и последовавший за ним военный заем 1855 г. на 500 млн франков «освободили французское правительство от тирании, несовместимой с достоинством династии, рожденной при всеобщем согласии». Дело в том, что к апрелю 1855 г., когда понадобилось еще 750 млн франков, новый министр финансов Пьер Мань вынужден был сообщить Наполеону, что внутренний рынок приближается к точке насыщения. В результате значительная доля займа 1855 г. была выпущена в Лондоне, и Наполеон предпочел прибегнуть к помощи традиционного тамошнего банка для французского правительства. Хотя «Креди мобилье» эмитировал значительную часть облигаций, Ротшильды снова оказались главными: в то время как Парижский дом разместил их на сумму около 60 млн франков, Лондонский дом получил подписки на общую сумму в 208,5 млн.
Роль Ротшильдов в помощи Банку Франции во время послевоенного денежного кризиса — частично ставшего последствием краткосрочных займов во время войны — еще раз подчеркнула доминирующее влияние Джеймса. В письме от апреля 1856 г. Джеймс не скрывал злорадства, описывая трудности режима: «Император крайне недоволен: он понял, что рождение принца и заключение мира не повысили общественного доверия; наоборот, поговаривают, что он вынужден был заключить мир из-за нехватки денег». В самом деле, денежный рынок настолько оскудел, что, если бы Джеймсу в то время нужно было поехать по делам в Брюссель, его заподозрили бы в том, что он увозит с собой все свои капиталы. Не в последний раз Джеймс тонко подтрунивал над финансовой зависимостью режима от него.
Другой противоборствующей стороной, которой Ротшильды ссужали деньги, была Турция. И здесь они столкнулись с конкуренцией, что вполне понятно: до тех пор Ротшильды еще не установили серьезных финансовых отношений с Портой (если не считать выплаты греческого долга). Первый турецкий военный заем 1854 г. получил «Гольдшмидт, Бишоффсхайм» (судя по всему, участие в займе принял также небольшой банк «Палмер, Маккиллоп и Дент», хотя Джеймс со свойственной ему подозрительностью намекал, что здесь не обошлось без «Креди мобилье»). Дело окончилось неудачей. Привлеченный описаниями турецких медных месторождений и, возможно, думая о Турции примерно так же, как Натан раньше думал об Испании, Джеймс решил захватить власть. В Орасе Ландау, которого послали в качестве агента Ротшильда в Константинополь незадолго до Крымской войны, он нашел способного переговорщика; в 1855 г., когда туркам понадобилось больше средств, Ротшильды немедленно предложили свои услуги.
