И Майер Карл во Франкфурте не пренебрегал все более влиятельным клиентом. Мы уже видели, что к 1860 г. он, отчасти благодаря Бисмарку, добился титула придворного банкира Пруссии и незначительного ордена. В надежде получить более высокую награду Майер Карл написал Бисмарку в 1863 г. в тщательно составленных льстивых выражениях, от которых давно уже отказались его английские и французские кузены: «Вам известно о моей старой, доказанной и безграничной преданности вашему превосходительству; вы знаете, как близко к сердцу я всегда принимал интересы Пруссии, хотя мои большие и давние заслуги до сих пор… не были отмечены ничем особо выдающимся… И вот я обращаюсь к вам, полный уверенности в вашем превосходительстве как в благородном, великодушном и всесильном представителе, и не сомневаюсь, что ваше превосходительство, по справедливости рассмотрев известные вам факты, любезно подумает обо мне и дарует мне достойный символ высочайшей признательности… Да пребудет с вашим превосходительством небесное Провидение и да ждут вас только дни величайшей радости и безграничной удачи в кругу семьи, да будет мне позволено всегда наслаждаться благосклонностью и милосердием вашего превосходительства… позвольте считать себя среди ваших самых верных поклонников и слуг»
[58].
Однако его надеждам не суждено было сбыться. Хотя финансовые отношения Ротшильдов с Меттернихом процветали, их связи с Бисмарком увядали. Несмотря на полузависимость от Ротшильдов, чье нерасположение было бы болезненным для пока еще мелкой компании, Бляйхрёдеру, судя по всему, удалось переманить к себе счет Бисмарка из Франкфуртского дома. Вначале он лишь получал официальное жалованье Бисмарка в Берлине и оплачивал некоторые его личные расходы. Однако еще до того, как Бисмарк в 1862 г. вернулся в Берлин, Бляйхрёдер начал предлагать ему свои услуги в качестве советника по инвестициям. Так, он подал жалобу от имени своего предполагаемого клиента, когда компании «Тиволи» не удалось выплатить дивиденды. Вскоре Бляйхрёдер предложил Бисмарку ряд прусских железнодорожных и банковских акций. Кроме того, он регулярно снабжал политика сводками с Берлинской биржи. К концу 1866 г. его цель была достигнута: Бляйхрёдер, а не Ротшильд, инвестировал 400 тысяч талеров, полученные Бисмарком в дар, а после июля 1867 г. Бисмарк закрыл свой счет во Франкфурте и перевел остаток (57 тысяч талеров) Бляйхрёдеру. «Не обязательно позволять евреям одерживать над собой верх, — заявил позже Бисмарк, — или впадать от них в финансовую зависимость до такой прискорбной степени, как обстоят дела в нескольких странах. Мои отношения как министра с еврейскими высокими финансами всегда были таковы, что обязательства брали на себя они, а не я». Он не лукавил: Бляйхрёдер всегда относился к Бисмарку с таким почтением, на которое, несмотря на цветистые льстивые письма Майера Карла, Ротшильды не были бы способны, если бы Бисмарк по-прежнему держал деньги в их банке. Более того, путь, по которому Бисмарк вел Пруссию после 1862 г., был чужд интересам Ротшильдов в Австрии, в Италии и во Франции.
Ротшильды со своей стороны вскоре начали относиться к Бисмарку со смесью антипатии и восхищения. В марте 1866 г. Джеймс назвал его «сумасбродом». Примерно к тому же времени относятся слова Ансельма, который сравнил Бисмарка с «диким кабаном, который покрыт пеной от ярости». Бисмарк, писал Джеймс месяц спустя, — «малый, который хочет только войны». «Ужасный Бисмарк! — восклицала Шарлотта, — он неумолим; он разбойник с большой дороги второй половины девятнадцатого века». Однако еще ярче отношение Ротшильдов демонстрируют слова восхищения, которое они, судя по всему, также питали по отношению к «белому революционеру». Уже в 1868 г. Шарлотта ставила в пример «ум Бисмарка» своему зятю. Альфонс, который из всех Ротшильдов имел больше оснований ненавидеть Бисмарка, отзывался о нем лишь с намеком на горечь, называя его «великим господином мира» и «человеком за занавесом… который двигает марионетками всего европейского политического спектакля». В 1890 г., когда Бисмарк наконец отошел от власти, Альфонс отозвался о событии, отдавая дань старому сопернику: после ухода Бисмарка, писал он, «нельзя сказать, что европейские страны размышляют о прочных фундаментальных принципах». Бисмарк никогда не питал такого же уважения к Ротшильдам; в ряде случаев он, ссылаясь на них, допускал антисемитские оскорбления. Вместе с тем он высоко ценил их финансовое чутье. Возможно, он также признавал в них нечто близкое собственному деловому «реализму». Позднее он писал, что его принципы схожи со взглядами Амшеля, который, как он в шутку вспоминал, обладал привычкой спрашивать старшего клерка: «Господин Майер… будьте добры, скажите, каковы сегодня мои принципы по отношению к американским запасам?»
Объединение Германии: финансовая подоплека
В одном отношении легко понять, почему Бисмарку удалось избежать «зависимости» от Ротшильдов или других банков таким способом, к какому не мог прибегнуть ни один австрийский политик того времени. В финансовом отношении Пруссия находилась в другой лиге. В таблице 4 а приводятся цифры номинального роста расходов для трех главных противоборствующих сторон того времени. Данные для Франции и Пруссии на самом деле очень похожи; но данные для Австрии — судя по которым ее расходы в 1857–1867 гг. почти утроились — недвусмысленно свидетельствуют об устойчивой приверженности Габсбургов к милитаризму. Причиной такого роста стали расходы на армию и оборону, а вовсе не инфляция, как можно было бы подумать. Инфляция оставалась сравнительно небольшой (цены выросли всего на 5 %, на удивление мало ввиду значительной денежной экспансии в те годы).
Таблица 4 а
Государственные расходы в эпоху объединения, 1857–1867
Источники: Mitchell, European historical statistics. P. 370–385; Schremmer, Public finance. P. 458 f.
Однако установки банкиров более прямо определялись тем, как финансировались военные расходы. И здесь преимущество Пруссии перед обеими ее главными соперницами становилось более выраженным. В 1847–1859 гг. совокупный долг Австрии вырос в 2,8 раза; для Пруссии эта цифра составила всего 1,8. Что еще важнее, Пруссия начала тот период с исключительно низким долговым бременем: в 1850-е гг. государственный долг в пропорции к национальному доходу составлял около 15 %, а в 1869 г. был менее 17 %; соответственные показатели для Франции выросли с 29 % в 1851 г. до 42 % в 1869 г. Столь же очевидна разница в стоимости обслуживания государственного долга. В 1857 г. Австрийская империя тратила на обслуживание госдолга 26 % доходов; для сравнения, такая же цифра в Пруссии составляла всего 11 %. Для бонапартистской эпохи в целом соответственная цифра во Франции в среднем составляла 30 %; даже на пике, в 1867 г., Пруссия тратила на обслуживание государственного долга гораздо меньше (27 %). Следовательно, с точки зрения потенциальных кредиторов, Пруссия имела хорошие показатели по кредитным рискам, Франция чуть хуже; показатели же Австрии были откровенно плохими. Разницу можно также проиллюстрировать применительно к котировкам облигаций. Австрийские пятипроцентные «металлики» дважды, в 1859 и 1866 гг., опускались до низшей точки примерно в 42 (цена невиданная после Наполеоновских войн). Прусские 3,5 %-ные облигации, напротив, никогда не падали ниже 78 (см. табл. 4 б).
