Объясняет ли этот скрытый мотив, почему провалилось дело с австрийским займом? Может быть; кажется маловероятным, что на отказ Майера Карла принять на 9 млн талеров прусских облигаций 1859 г., предложенных ему в июле «Зеехандлунгом» по номиналу, не повлияли политические соображения. Ведь он готов был взять их по 99,5, а через неделю они продавались по номиналу берлинским банкирам, а котировались по 101. Несомненно, Джеймс и Альфонс заподозрили что-то неладное. 4 августа, перед так называемым Гастайнским компромиссом, Джеймс отозвался на «неудовольствие политикой Германии», которое высказал его сын. Он отказывался верить, что скоро начнется война, «так как Австрия настолько слаба, что не уступит», но обвинял Бисмарка в том, что тот обдумывает «дикую уловку», и выражал растущее «недоверие» Бляйхрёдеру. Поэтому Джеймс приказал продать прусские ценные бумаги на 400 тысяч талеров. Его действия так обеспокоили Бляйхрёдера, что тот, по предложению одного знакомого, помчался в Остенде, чтобы повидаться там с Джеймсом и «…сообщить мне, — как сухо писал Джеймс, — насколько хорошо обстоят дела». Оценка Джеймсом положения в Пруссии позволяет понять, как низко он ценил и Бисмарка, и Бляйхрёдера на том этапе: «Бисмарку абсолютно нельзя доверять, так как его положение внутри страны очень шатко. Бляйхрёдер думает, что все может привести к революции. Это полная ерунда. Не верю ни единому слову… никто не рискует своей страной ради того, чтобы удержаться в должности». А когда Бисмарк предпринял еще одну попытку, Джеймс прекрасно понял его намерения. Еще до 2 сентября, когда они встретились в Баден-Бадене, Джеймс пришел к выводу, что решение «Зеехандлунг» увеличить учетную ставку было «политическим шагом, призванным помешать Австрии получить заем и вынудить ее продать герцогства [Шлезвиг и Гольштейн]».
Впрочем, после той встречи тон Джеймса изменился. «Вчера Бисмарк сказал мне, — сообщал он племянникам после встречи, — что австрийцы пока не намерены их продавать. Но в конце концов им придется уступить». Тогда Бисмарк впервые намекнул, что отказ Джеймса предоставить Австрии заем не увеличит, а, наоборот, уменьшит нажим на императора, чтобы тот согласился с продажей Гольштейна. Доводы Бисмарка не помешали переговорам между Ротшильдами и Бекке приблизиться к успешному завершению; но месяц спустя, когда Бисмарк посетил Наполеона III в Биаррице, он с удвоенными силами попытался расстроить заем, — и на сей раз казалось, что его старания увенчаются успехом. 6 октября Джеймс сообщил племянникам, что отложил дальнейшие переговоры с Бекке, «так как в настоящее время невозможно думать о крупной операции. Мне передают, что Бисмарк разговаривал с Друином де Люи в очень воинственном и гордом тоне». На следующий день, после охоты в Ферьере, Джеймс провел два часа, запершись с Бисмарком (который отдавал должное его винам). Мюлинен встревоженно сообщал в Вену: «Не знаю, что между ними произошло, зато знаю, что накануне вечером в Ферьере старый барон был весьма добродушен и пил за успех всех наших желаний… в то время как после вышеупомянутого визита переговоры застопорились. Ходят слухи, что… Бисмарк предложил за Гольштейн 80 млн талеров. Один из сыновей Ротшильда, Альфонс, дошел до того, что посоветовал одному из моих коллег принять это предложение, и тогда нам не понадобится заем».
Как выяснилось вскоре, Бисмарк снова внушал Джеймсу, что заем, предоставленный Австрии, подорвет шансы на мирную продажу спорных территорий. Мюлинен ошибался только относительно цены за Гольштейн, какую имел в виду Бисмарк (Бляйхрёдер предлагал всего 21 млн талеров, или 2/3 дохода от операции с железной дорогой Кельн — Минден). Через несколько дней (15 октября или около того), как сообщал Мюлинен австрийскому министру иностранных дел Менсдорфу, Джеймс буквально повторил ему слова Бисмарка, хотя тщательно скрывал их источник. Кроме того, он для ровного счета добавил предложение Италии о продаже Венеции, которое тайно обсуждалось примерно в то же время: «Ближе к концу беседы Джеймс Ротшильд вдруг спросил у меня: „Почему вы не примете предложение, которое, как говорят, вам сделали? Пусть они купят Гольштейн“… Я ответил барону в присутствии двух его сыновей, что решительно не одобряю его инсинуации. Хотя не получил никаких распоряжений на этот счет, я полагал, что должен от своего имени заявить ему, что правительство… не думает о таком непредвиденном обстоятельстве. Барон перебил меня и сказал, что это всего лишь слухи на фондовой бирже, вроде тех, что ходят о продаже Венеции, и что их источником не являются какие-либо министры или дипломаты. Я ответил, что у меня есть много оснований догадываться об источнике таких замечательных прожектов [а именно Бисмарке], о котором мне уже некоторое время докладывают со всех сторон. Поскольку барон упомянул Венецию… я почувствовал себя обязанным выразить энергичный протест против тех, кто пытается ввести общественность в заблуждение относительно намерений моего правительства. Вопрос о продаже Гольштейна, тем более прожект о продаже Венеции никогда даже не поднимался… Я был убежден, что Австрия скорее пожертвует всеми своими людьми и деньгами, чем допустит разрушение целостности империи… Если иностранный капитал собирается служить нашим врагам, он и пострадает первым: он не помешает нам найти дома средства, чтобы отразить удары, какими они хотят нас осыпать».
Несколько дней Джеймс, охваченный сомнениями и страдающий подагрой, размышлял, как поступить. В Вене отсрочка даже стала поводом для оскорбительных публичных замечаний. Эвелина сообщала: когда ее свекор Ансельм поехал в театр, «чтобы посмотреть новую пьесу, в которой исполнитель главной роли говорил: „Нам нужны деньги, деньги, деньги“… весь зал развернулся и посмотрел на дядю А., которому стало не по себе, потому что на него смотрел современный Аргус, публика».
Однако Бисмарк не добился своей цели; 18 октября Джеймс и его лондонские племянники решили продолжать переговоры. Через два дня казалось, что обговорили все условия для краткосрочного займа в 49 млн гульденов или долгосрочного на сумму от 90 до 150 млн гульденов по 68. По одному дополнительному условию Ломбардская линия освобождалась от налога на 20 лет. В обмен на это Джеймс отказывался от государственных гарантий по железнодорожным облигациям Триеста и Венеции. Судя по частной переписке Ротшильдов, налоговые льготы железным дорогам — которые Альфонс оценил в 1,4 млн гульденов в год, а Мюлинен в целом в 28 млн, — на самом деле были главным вопросом, настолько, что Джеймс сделал их непременным условием не только долгосрочного, но и краткосрочного займа. Ломбардская концессия стала, по словам Альфонса, «главным пунктом». Однако он и его отец не поняли другого: затронув вопрос о продаже Гольштейна и Венеции, они, сами того не подозревая, перешли границу в глазах австрийского правительства. К тому времени, как Альфонс осознал, что Вена становится, по его словам, «беспокойной», было уже поздно. По предложению венского банкира Самуэля Хабера, Мюлинен и Бекке обратились к группе парижских банкиров, в которую входили Хоттингер, Малле и Фульд. Возглавлял группу «Креди фонсье». Там, где Джеймс выдвигал (по выражению Мюлинена) «неприемлемые предложения» и требовал «настоящих уступок — освобождения от налогов для Ломбардии», банки-конкуренты предлагали «гораздо больше, чем Ротшильды, не прося ничего взамен». «Можно, конечно, возразить, — чистосердечно добавлял Мюлинен, — что другой консорциум не обладает таким же престижем, как Ротшильды и Бэринги. Не скрою, именно по этой причине в течение семи недель мы старались добиться невозможного и взамен вынуждены были, желая поладить с бароном Джеймсом, выслушивать от него очень неприятные вещи». 14 ноября Мюлинен и Бекке заключили договор с консорциумом «Креди фонсье». Таким образом, можно сказать, что Джеймс просто переиграл, а вовсе не играл на стороне Бисмарка и не собирался саботировать австрийский заем. Когда они с Альфонсом поняли, что «Креди фонсье» их обошел, они были потрясены: Альфонсу произошедшее казалось «столь невероятным, что я не могу в это поверить; эти господа, судя по всему, обладают большим нахальством, чтобы рисковать в таком трудном деле». Джеймс обвинял во всем «австрийских мошенников» и намекал на то, что Бекке подкупили; Ансельм и Фердинанд также выразили «большое неудовольствие поведением… Бекке», который, по их мнению, повел себя «и не по-джентльменски, и не по-деловому». Более того, Ансельм даже угрожал подать в отставку из парламентской комиссии, хотя Джеймс не советовал ему это делать («поскольку австрийцы не станут вновь назначать еврея в спешке»).
