Инициатива Ландау стала частью поддержанного Великобританией плана надавить на Австрию и Италию и заставить их решить вопрос с Венецией мирным путем. В то же время предлагались и другие варианты, в том числе обменять Венецию на Румынию, где после восстания свергли избранного принца Александру Иона Кузу, и — снова — обменять Гольштейн на Глац.
В первую очередь эти усилия не увенчались успехом потому, что австрийцы и слышать не желали о продаже территорий. Еще до того, как Ансельм передал предложение Ландау Эстерхази, он призывал Ландау не брать на себя итальянское задание, справедливо полагая, что австрийцы наотрез откажутся продавать Венецию. Ансельм считал: если Ландау приедет в Вену с такими позорными предложениями, Ротшильды впадут в немилость как «сторонники Италии»: «Здешнее правительство ничего не боится. Если возникнет необходимость, оно возьмет быка за рога… без помощи Франции, и я надеюсь, такой поддержки им не окажут… итальянская армия быстро истощит силы, тщетно штурмуя крепости Четверного союза. Вопрос с герцогствами [Шлезвиг и Гольштейн] в целом считается вопросом чести, а Венеции — вопросом материального благополучия. [Правительство] тем более не прислушается к подобному предложению, что ему известно: у Италии карманы пусты».
Отказ Эстерхази в ответ на предложения Ландау и обвинения Пруссии в том, что Австрия передвигает войска, лишь подтвердили его мрачную оценку. К тому времени, как правительство Великобритании официально предложило продать Венецию за 40 млн ф. ст., было уже поздно. В тот момент объявление Италии о выпуске облигаций внутреннего займа на 250 млн лир сочли лишь способом финансировать военные приготовления. 8 апреля итальянцы тайно подписали договор с Пруссией, сроком всего на три месяца, по которому обязывались воевать против Австрии на стороне Пруссии, в обмен на что они получали Венецию. Договор придал итальянцам уверенности, и они отражали нападки Ротшильдов. Более того, эти нападки лишь усилили решимость итальянского правительства обложить налогом всех держателей облигаций. Обвинив итальянцев в том, что своей внешней и финансовой политикой они «нанесли смертельный удар по кредиту», Джеймс изрек неприкрытую угрозу: если итальянское правительство попробует взять еще один иностранный заем, «объявляю вам самым официальным образом, что я, распорядитель всех итальянских средств в Париже, полностью откажусь от всех новых операций с Италией и… сложу с себя ответственность за выплату процентов по итальянскому долгу…». Точно так же он злился на Бисмарка: союз Пруссии с Италией убедил Джеймса в том, что Бисмарк — «человек, который хочет только войны. Объявляю, что, к сожалению, я с радостью готов поддерживать Австрию, чтобы сбросить презренного Бисмарка».
Однако в конце концов не прусская агрессия, не непримиримость Австрии и не беззаботность Италии не дали предотвратить войну. На самом деле, несмотря на все их разговоры о чести, как только венские политики поняли, что война неминуема, они выразили готовность отступить и попытались найти компромисс. 9 апреля Меттерних, посол Австрии в Париже, признался Джеймсу, что Австрия «уступит», если на сторону Пруссии встанет Франция. То же самое он повторил и на следующий день. Джеймс записал: «Похоже, что Австрии, как и всем великим державам, нужны деньги, из-за чего я продолжаю верить в мир… Меттерних говорит, что Австрия готова предложить что угодно, лишь бы сохранить мир, и в конце концов, вероятно, уступит… Австрии нужно 8–10 млн гульденов. [Она] сделает все, что мы хотим, и примет все условия. Я не перенесу, если они вынуждены будут уступить Пруссии».
Судя по последней фразе, Джеймс все больше сочувствовал положению Австрии. Но самое главное, он ожидал, что Австрия капитулирует. В самом деле, такой исход казался вероятным, даже после того, как Бисмарк в Кобленце выдвинул совершенно неприемлемое предложение: чтобы Австрия отдала Шлезвиг и Гольштейн прусскому принцу. И только 28 мая Австрия наконец отклонила такой «компромисс»; и только 1 июня она обратилась к съезду Германского союза во Франкфурте, чтобы разрешить вопрос. Разрыв прежнего австро-прусского соглашения о герцогствах формально дал Бисмарку повод к войне. И даже тогда австрийские войска отошли от Гольштейна без боя.
В конечном счете мирному исходу помешала политика Франции. С самого начала Ротшильды понимали, что роль Франции будет решающей: если она выступит честной посредницей между Австрией и Италией, думал Джеймс, тогда возможно будет достичь соглашения; но если Франция будет поощрять итальянцев испытать судьбу с Бисмарком, война неизбежна. Может быть, тогда Наполеон III принял самое важное решение за всю свою карьеру; что характерно, он попытался получить и то и другое. В Вене Ансельму дали понять, что в случае войны Франция примкнет к союзу против Пруссии; так же считали и Джеймс с Альфонсом, хотя и подозревали, что Наполеон стремится не сдерживать Пруссию, а «половить рыбу в мутной воде». Они оказались правы; Наполеон отнюдь не сдерживал Пруссию, а, наоборот, тайно советовал итальянцам принять предложение Бисмарка. Более того, именно осознав, что Наполеон разжигает войну, а не препятствует ей, Джеймс решил предпринять последнюю попытку (которая оказалась тщетной) сохранить мир. Ирония заключается в том, что, если бы ему удалось обратить французскую политику вспять, все могло бы возыметь прямо противоположное действие.
Джеймсу не нужно было изобретать финансовый кризис, чтобы подкрепить свои антивоенные доводы: европейские биржи и без того уже скатывались к полномасштабной панике. Лишь отчасти такое положение вызывалось страхом войны; на самом деле дипломатический кризис совпал с банковским и в Англии, и во Франции. Одной из причин стало то, что после окончания Гражданской войны в США международный рынок хлопка возвращался к нормальному состоянию. Кризис задел и Ротшильдов, но далеко не так сурово, как акционерные и инвестиционные банки: более того, главными жертвами кризиса суждено было стать лондонскому «Оверенд, Герни» и «Креди мобилье». По Лайонелу и его сыновьям кризис ударил достаточно сильно; они не покидали Нью-Корт даже в Шаббат, а «огромные убытки» стали главными темами для разговоров повсюду — от палаты общин до бала у леди Дауншир. Зато Джеймс почти радовался падению цен на акции и облигации; в отличие от своих конкурентов он «славил Господа за то, что никому не должен» — более того, он послал Лондонскому дому 150 тысяч ф. ст., чтобы облегчить их затруднения. Кризис дал ему превосходный дипломатический рычаг давления. Его целью было убедить Наполеона III, что негативные экономические последствия перевесят любые международные, а следовательно, и внутриполитические выгоды, какие может принести война.
Он начал свою кампанию 8 апреля, в тот самый день, когда Пруссия и Италия заключили тайный союз. Как сообщал Натти, «вчера вечером у него состоялась долгая беседа с императором в Тюильри, и он попытался внушить его величеству, как важно сохранять мир». Тот же довод Джеймс повторил три дня спустя, когда снова увиделся с императором, стремясь «убедить его, что война станет величайшим бедствием для экономики». Такой же точки зрения придерживался и Перейра. Как сообщал Альфонс, Наполеон пытался его успокоить: «Пруссии только кажется, что она может рассчитывать на поддержку Франции. Но здесь нет ничего такого, и даже если Франция тайно поощряет Бисмарка в его авантюрах, она сохранит за собой свободу действий и оставляет за собой право поступать по обстоятельствам. Император хотел бы, чтобы вопрос с Венецией разрешился. Если Австрия согласится, он решительно встанет на ее сторону, и Пруссия поплатится за свою недальновидность».
