Джеймс стремился передать своим наследникам еще кое-что: культуру, которую он сам унаследовал от Майера Амшеля. Во многом его завещание — последнее подлинное проявление самобытного характера, ставшего основой успеха Ротшильдов. В завещании содержался старый призыв к братскому единству. Джеймс призывал сыновей к единству «как к долгу, выполнение которого принесет счастливейшие из плодов». Он особо призывал их «…никогда не забывать о взаимном доверии и братском согласии, которое царило между моими любимыми братьями и мною и которое стало источником плодотворного счастья в счастливые дни, как было прибежищем во время испытаний. Только этот братский союз, [который был] последней волей моего достойного и почтенного отца, составлял нашу силу и был нашим щитом, [и вместе с] нашей любовью к труду и честностью стал источником нашего процветания и доброго имени. Пусть же моя воля, которую я, в свою очередь, здесь выражаю, будет воспринята благоговейно и близко к сердцу каждым из моих детей, как самое драгоценное наследие моей отцовской любви…».
И здесь присутствует старый принцип (закрепленный в самых ранних договорах о сотрудничестве), согласно которому его сыновья не должны «вести дела за пределами [семейного] дома, с государственными ли средствами, товарами или другими ценными бумагами»; хотя Джеймс разрабатывал этот пункт подробнее, чем, возможно, казалось необходимым в предшествовавшие десятилетия: «Дом не может хорошо управляться, его единство нельзя сохранить, если все компаньоны не объединены общими интересами и не работают дружно. Надеюсь, я оставил каждому из моих детей достаточное независимое состояние, чтобы им не нужно было прибегать к опасным предприятиям. Призываю их не давать свои имена всем аферам, которые им предлагают, чтобы имя, которое они носят, и дальше оставалось таким же почтенным, как в настоящее время. Призываю их не вкладывать все состояние в бумаги и, насколько возможно, держать ценные бумаги, находящиеся в обращении, которые можно реализовать за короткий срок».
Последнее указание подводит нас к самой сердцевине деловой философии Ротшильдов: вкладывать часть имущества в недвижимость и стремиться к тому, чтобы в портфеле находились высоколиквидные ценные бумаги. Снова повторив слова отца более чем полувековой давности, Джеймс, однако, завершил звучным напоминанием детям о связи их дела и их религии, призывая их «никогда не отказываться от священных традиций наших предков. Это драгоценное наследие, которое я оставляю вам и которое вы передадите вашим детям. По воле Всевышнего человеку дарована не только жизнь, но и вера; повиноваться этой воле Провидения — наш первый долг; предать свою веру — преступление. Любите Бога ваших предков и служите ему добрыми делами: и если призовет меня к себе Господь, я буду следить за вами с небес, как следил за вами на земле».
Руководствуясь этими освященными традицией принципами — можно даже сказать, благодаря им, — Джеймс пережил большинство, если не всех, своих конкурентов. Самым пикантным стал его последний триумф над «учениками волшебника», Перейрами. «Креди мобилье» к тому времени переживал трудности, отчасти из-за деятельности своего дочернего предприятия, «Креди иммобилье», которое занималось недвижимостью, отчасти из-за собственных безуспешных попыток принять участие в государственных финансах Австрии и Испании. Первый признак затруднений последовал в начале 1866 г., когда банк удвоил свой номинальный капитал крупной эмиссией прав (выпуском новых акций, предлагаемых акционерам компании по цене ниже рыночной) и стремился добыть еще 80 млн франков для «Иммобилье». Финансовый кризис того года, усиленный предвоенной напряженностью в Центральной Европе, оказался для Перейров роковым. Несмотря на их попытки поднять цену на акции «Мобилье» с низкого уровня в 420 франков в июне 1866 г., к концу года им с трудом удалось выплатить дивиденды. Как обычно, Эмиль Перейр обвинял во всем «враждебность» «группы Ротшильдов» и просил о помощи своих друзей из правительства. Но заем в 29 млн франков, предоставленный «Креди фонсье», оказался недостаточным, и в апреле 1867 г., когда стал очевидным общий размер убытков «Иммобилье», Перейры поняли, что у них остался единственный выход: отдаться на милость Банка Франции — учреждения, чье место они когда-то мечтали занять. Они обратились к Банку с просьбой о займе в 75 млн франков. Как и следовало ожидать, им наотрез отказали, не в последнюю очередь потому, что все больший вес в совете директоров набирал Альфонс. На особом совещании 14 сентября он доказывал, что заем может быть предоставлен лишь в размере 32 млн франков, причем только «для того, чтобы облегчить ликвидацию „Креди мобилье“». Когда акции банка достигли дна в 140 франков, флагманский корабль учеников Сен-Симона пошел ко дну.
Закат и падение Перейров не вызвали у Ротшильдов никакого сочувствия. До победного конца Джеймс сохранял неприкрытую враждебность к самому принципу «Креди мобилье». «В свой срок, — говорил он Ландау в марте 1867 г., — все эти финансовые общества договорятся между собой, поглотят все деловые предприятия и оставят нас ни с чем, как они выражаются, кроме костей, которые можно грызть». Он категорически возражал против любых попыток спасти «Креди мобилье». Однако остальным казалось, что с одними костями остались сами Перейры. Через десять дней после решающего совещания в Банке Франции Руэр, фактический заместитель Наполеона III, заметил: «Перейры в самом деле достойны жалости: они не заслужили той беспощадной ненависти, с какой их преследуют». Так оно и было. Как только «Креди мобилье» стал фактически покойником, Ротшильды с неумолимой безжалостностью начали скупать личные активы Перейров. Выше уже упоминалось, как раздражало Джеймса то, что Перейры покупали городские и загородные дома рядом с владениями Ротшильдов. Легко себе представить злорадство Ротшильда в 1868 г., когда Адольф купил отель в доме 47 по улице Монсо у сына Исаака Перейры, Эжена (всего за 42 тысячи ф. ст. — на 17 тысяч 200 ф. ст. меньше, чем Перейры за него заплатили), и в 1880 г., когда Эдмонд купил замок Перейров д’Арменвильер. Словно желая еще больше побередить рану, Альфонс отказался покупать картины Перейров, когда в 1872 г. их коллекция пошла с молотка. «Там нет известных работ, — презрительно заметил он, — просто несколько почтенных посредственностей». Можно считать его слова косвенной эпитафией самим Перейрам.
Смерть Джеймса, напротив, как будто поставила Ротшильдов в положение непревзойденного превосходства. «В конце концов, всего одним Ротшильдом стало меньше, — объявлял автор одного панегирика в 1868 г. — Ротшильды продолжаются». В 1870 г. в британском журнале «Период» появился уже знакомый образ. Лайонела изобразили в виде нового «короля» Ротшильдов на троне из денег и облигаций, который принимает почитание правителей мира — среди них китайский император, турецкий султан, Наполеон III, папа римский, Вильгельм I и королева Виктория (см. ил. 5.1).
Однако падение «Креди мобилье» не означало общего поражения акционерных банков: наоборот, после смерти Джеймса такие банки размножались с огромной скоростью. А с ростом международных финансовых рынков, более конкурентоспособных и лучше интегрированных, относительная важность концентрации Ротшильдами частного капитала уже шла на спад, какой бы огромной она ни была. За два года до смерти Джеймса французский журналист Эмиль де Жирарден заметил: «Крупные [частные] банкирские дома утратили свое влияние. Они еще могут распоряжаться движением больших [финансовых потоков], когда политические и денежные обстоятельства не идут против них (что становится редким явлением), но… отныне всеобщее избирательное право спекуляции будет преобладать над влиянием того или этого [частного] банка».
