5.1. Барон Лайонел де Ротшильд (современный Крез). «Период», 5 июля 1870 г.
По мнению Жирардена, власть «банков» близилась к концу; «власть учреждений, больших финансовых компаний» только начинается.
Итак, 1868 г. знаменовал собой поворотный пункт в финансовой истории Франции. Но знаменовал ли он собой также и поворотный пункт в политике? Очень хочется ответить «да» — смерть Джеймса, последовавшая вскоре за крахом «Креди мобилье», стала своего рода погребальным звоном по режиму. «Империя — это падение», — сказал Джеймс в 1866 г.; разве ее политическая смерть также не была неминуема после победы Пруссии над Австрией? Для исторического повествования было бы удобно, если бы так все и оказалось, — если бы «банкиры-ортодоксы» в самом деле «нанесли смертельный удар уже пошатнувшемуся кредиту Второй империи». Однако самой выраженной чертой периода 1866–1870 гг. стал оптимизм французских финансовых рынков. Тенденция к падению, безусловно, существовала между 1863 и 1866 гг. С наивысшей цены в 71,75 в конце октября 1862 г. рентные бумаги упали до 64,85 в ноябре 1864 г. Но затем они пошли вверх: кризис, ускоренный австро-прусским конфликтом, который Джеймс считал доводом для того, чтобы изменить политику Франции, во многом оказался лишь временным испытанием. Цены достигли дна (60,80) 28 апреля 1866 г., почти за два месяца до начала войны; за ту неделю, когда состоялось сражение при Кёниггреце, они выросли с 63,03 до 68,45. И после того случались взлеты и падения — часто связанные с опасениями за здоровье Наполеона, — но общий тренд очевиден. Цена закрытия на неделе, которая окончилась 21 мая 1870 г., составляла 75,05 — уровень, невиданный с безмятежных дней Второй империи в 1850-е гг. Рынок облигаций редко столь равнодушно реагировал на военные поражения, как это произошло в 1870 г.
Чем можно объяснить такое равнодушие? Вторая империя после Кёниггреца стала раем для глупых рантье. Дело в том, что ситуация на денежном рынке успокоилась — в первую очередь в связи с международным положением. Улучшение французского платежного баланса, в сочетании с созданием Латинского монетного союза, привело к притоку золота и серебра в резервы Банка Франции, что позволило в августе 1866 г. снизить учетную ставку до 3 %, а в мае 1867 г. — до 2,5 %. В то время многие мрачно пророчили одновременный крах промышленной деятельности — после 1862 г. инвестиции в железные дороги резко пошли на спад. Но так называемое «стремление к миллиарду» (ссылка на беспрецедентные резервы Банка Франции) имело положительные последствия в виде роста облигаций. Новая серия рентных бумаг на 340 млн франков летом 1868 г. разошлась со значительным превышением лимита подписки. Кроме того, 1868 и 1869 гг. оказались урожайными. Все эти факторы важно учитывать, потому что они помогают понять, почему Франция, хотя и проиграла войну в 1870 г., сумела одержать победу в мире в 1871–1873 гг.
Радужное настроение финансовых рынков в конце 1860-х гг. еще больше укрепилось благодаря введенным Наполеоном либеральным реформам. Первые робкие шаги в сторону от диктатуры были предприняты в 1860 и 1861 гг., когда (правда, скромно) выросла власть до тех пор несамостоятельного законодательного собрания; однако лишь в 1867 г. Наполеон III начал стремительно двигаться по направлению к «либеральной империи». Депутатов законодательного собрания наделили правом допрашивать министров. В 1868 г. сняли ограничения для прессы. В краткосрочной перспективе названные меры буквально открыли ящик Пандоры. Со страниц газет и журналов хлынули потоки критики. Самые ядовитые материалы появлялись на страницах «Фонаря» Анри Рошфора. Наверное, самым большим успехом освобожденной оппозиции стало выявление финансовых нарушений Жоржа Османа, префекта департамента Сена, в то время, когда он предпринял грандиозную реконструкцию Парижа, ставшую самым заметным достижением имперского режима. Во время выборов в мае 1869 г., несмотря на все усилия Руэра, только 57 % избирателей отдали свои голоса за правительство (по сравнению с 80 с лишним процентов в 1850-е гг.).
Во всем происходящем Ротшильды играли важную, хотя во многом противоречивую роль. Уже 12 декабря 1866 г. Дизраэли говорил Стэнли, что он «получил от одного из Ротшильдов тревожные известия о положении во Франции. Решили, что народу все больше надоедает империя». Джеймс с самого начала относился к либеральным реформам в империи со скепсисом. «Мне трудно поверить, — говорил он детям в январе 1867 г., — что… либеральные перемены пойдут на пользу стране и ее кредиту; более того, это признак большой слабости». В одном из писем к сыновьям Джеймс изложил мысли, фактически ставшие его политическим завещанием: «Вы наверняка скажете, что ваш отец меняет образ мыслей и что он, с одной стороны, весьма либерален, таков, как я писал вам по испанскому вопросу, а с другой стороны — антилиберален по отношению к Франции. С вашего позволения, начну с того, что, строго говоря, вы правы. Но во мне, с одной стороны, живет либерал, который живо интересуется политикой, а с другой стороны — финансист… к сожалению, финансы [страны] не могут развиваться без свобод, но [они развиваются] еще меньше, если свобод слишком много. Я обращаюсь мыслями в прошлое, к тому, что мы видели за пятнадцать лет правления Луи Филиппа, когда правительство позволяло [депутатам] обращаться к правящему дому настолько свободно, насколько возможно, и даровало полную свободу печати. И к чему это нас привело? К свержению правительства и всем переменам и революциям, которые произошли с тех пор. К сожалению… Франция — страна тщеславия, когда оратор может произнести речь в парламенте только для того, чтобы похвастать своим красноречием, не думая о подлинном интересе народа. Теперь я считаю, что свободы необходимы именно в таком смысле, что народ должен иметь право публиковать простые статьи и что людям необходимо позволить откровенно говорить о том, о чем говорят все, но отсюда еще далеко до тех свобод, которые желает даровать император. Помяните мое слово, нас заставят воевать не из-за внешней угрозы, а скорее из-за излишних свобод, дарованных слишком скоро и слишком быстро. Человек, который долго сидел в тюрьме, не может свободно вдыхать воздух, каким ему не терпится насладиться, и когда он выходит на волю, он вдыхает его разом слишком много, и у него кружится голова… боюсь, именно это произойдет со свободой печати… Надеюсь лишь, что в закон включат определенные ограничения, которые необходимы, чтобы остановить зло, которое в противном случае может привести нас к войне».
Альфонс отчасти разделял отцовский пессимизм, хотя он смотрел на происходящее не только с экономической точки зрения. По его мнению, «когда-нибудь либеральное движение [просто] станет неодолимым»; но он предвидел «конфликты» и дальнейшие политические потрясения. В конце 1866 г. он писал своей теще Шарлотте, что он (с ее записи) «убежден, что империя долго не протянет, но очень скоро сменится республикой — республикой, милостиво принятой всей Францией в качестве переходного состояния, когда можно будет провести самые насущные реформы и появится время для выбора правителя, короля или императора из числа многочисленных представителей Бурбонов или Орлеанов».
