Когда его тесть и теща выразили надежду, что Наполеон продолжит свою либеральную политику, Альфонс уныло ответил: «Прежде всего необходимо, чтобы эта политика была, потому что, по правде говоря, они понятия не имеют, куда идут и с кем идут». Впрочем, такие взгляды не помешали ему перейти в активную оппозицию к бонапартистскому режиму, как только представился удобный случай. Летом 1867 г. он баллотировался в местный совет департамента Сена и Марна на антиправительственной платформе. Любопытно, что Джеймс был «слегка раздосадован» из-за того, что «его сына причисляют к членам оппозиции». Более того, он недвусмысленно заверил Наполеона, что «он не на стороне оппозиции». В то же время сына он не ограничивал. «Ни один министр, — говорил он сыну, — не пойдет на то, чтобы записать нас в оппозицию». Иными словами, он рассматривал деятельность Альфонса как способ оказать давление на правительство, будучи убежден, что ни одно французское правительство не может себе позволить риска отталкивать от себя Ротшильдов.
Не возражал Джеймс и против деятельности друга Гюстава, Леона Сэя, чьи статьи в «Журналь де деба» в 1865 г. во многом стали началом кампании против перестройки Парижа Османом и подготовили основу для знаменитого памфлета Жюля Ферри «Фантастические счета Османа». Сэя, который входил в правление и железнодорожной компании Сарагосы, и Северной, все считали «человеком Ротшильдов», если не их слугой. Хотя у него, очевидно, имелись свои политические амбиции, не приходится сомневаться: нападая на Османа, он выполнял заказ Ротшильдов. С 1860 г., когда Ротшильды разместили небольшой заем для Парижа, Осман отчасти опирался на «Креди фонсье», который финансировал строительство, а также на подрядчиков, которые охотно принимали долговые расписки в форме отсроченных платежей и облигаций на предъявителя. Поэтому, вскрывая нарушения в счетах префекта — которых набралось примерно на 400 млн франков несанкционированного долга, — Сэй косвенно наносил удар по «Креди фонсье», к большому удовлетворению Альфонса. Ротшильды, не колеблясь, приняли участие в новом займе, взятом для того, чтобы ликвидировать наименее ортодоксальные обязательства Османа. Поэтому не приходится удивляться, что Альфонс (предварительно) радовался явному успеху либеральной оппозиции на выборах в мае 1869 г., хотя Гюстав считал, что «красные» чересчур преуспели, а Нат был слегка встревожен беспорядками и «шумом» рабочего класса. «Мне кажется, — писал Альфонс в Лондон в июле 1869 г., — что, если Франция хочет свободы, она гораздо менее революционна, чем раньше, консервативное чувство гораздо более развито, чем несколько лет назад, и я уверен, что мы пройдем этот кризис без потрясений и без больших бед». Судя по всему, тогда среди рабочих наблюдалось недовольство, но Нат был уверен, что парламентский режим, опиравшийся на поддержку широких слоев народа, сумеет с ним справиться.
Атмосфера победы либералов противоречит широко распространенному предположению, что Вторая империя в политическом смысле скатывалась к революции еще до начала войны 1870 г. Наоборот, встав на сторону оппозиции, Наполеон как будто обратил к собственной выгоде крах «Руэрнизации». 2 января 1870 г. было объявлено, что бывший республиканский оратор Эмиль Оливье образует новое либеральное правительство — Нат предвидел такой ход еще в июле предыдущего года. Альфонс был не в восторге от Оливье, но по сути по-прежнему играл на повышение. «В Париже все радуются новому правительству, — сообщал он в начале января 1870 г. — Повсюду довольные лица, и биржа проявляет либерализм, возобновив подъем. Все члены правительства мудры и разумны, пусть и не обладают исключительными талантами. Они пока могут рассчитывать на подавляющее большинство в палате, и потому есть все основания полагать, что уверенность в будущем сохранится». По мнению Дизраэли, который в том месяце поддерживал связь с Энтони, «Ротшильды… были вполне уверены в том, что все пойдет гладко; они считали, что император перехитрил орлеанистов, введя конституционную монархию, и может с уверенностью смотреть в будущее своего сына». Даже скандальная статья Рошфора о похоронах Виктора Гюго не слишком возмутила Альфонса: «Когда на стороне правительства общественное мнение, оно очень сильно». «Бессилие демократической партии, — уверял он кузенов, — вне всяких сомнений».
В ходе следующих трех месяцев конституцию перекроили для ее соответствия парламентаризму, и 8 мая за новый режим проголосовали 68 % избирателей. Решение прибегнуть еще к одному плебисциту поначалу раздражало Альфонса — оно казалось ему «подлинным ребячеством» и лишним подтверждением некомпетентности и заурядности новых министров; более того, такое решение пробудило в нем опасения, что император совершит второй переворот или в крупных городах вспыхнет социалистическое восстание. Тем не менее он приветствовал результат, назвав его «великой победой партии порядка и либеральной партии над партией беспорядка», — очевидно, можно считать одобрением такого вердикта новый подъем на бирже.
Трудность заключалась в том, что за либерализацию пришлось заплатить военной слабостью. Сам Наполеон понимал все последствия Кёниггреца, когда призывал реформировать необязательную систему военной службы, чтобы удвоить размер армии. Уже в августе 1866 г. Шарлотта сообщала, что император «проворачивает в голове бесконечные планы и прожекты для новых орудий, заряжающихся с казенной части, игольчатых ружей и смертоносных пушек». Через четыре месяца Джеймс услышал о том, что император задумал увеличить армию. Но, дав оппозиции голову в виде законодательного собрания, он добился того, что его законопроект об армии кастрировали. Как продемонстрировали события в Пруссии за десять лет до того, либералы отнюдь не радовались возможному увеличению срока военной службы, тем более росту налогов, которыми пришлось бы за это заплатить. Доводы против более высоких трат казались еще убедительнее ввиду больших денег, пущенных на ветер в Мексике; такие же огромные суммы продолжала поглощать колонизация Алжира.
Вот почему все усилия правительства в том направлении сталкивались с жесткой политической оппозицией. Сами Ротшильды были против перевооружения Франции: по мнению Джеймса, это «произведет очень плохое впечатление, и народ решит, что мы готовимся к войне». Поэтому ни он, ни его сыновья не проливали слез, когда законопроект об армии свели на нет. Как и большинство их современников, они, похоже, верили, что Франция и так достаточно сильна, чтобы справиться с Пруссией, если, как выразился Альфонс, Бисмарк «совершит величайшую ошибку… и даст Франции предлог затеять с ним ссору, когда случай для этого покажется благоприятным». Когда организаторы Всемирной выставки в Париже (и среди них Альфонс) поняли, что отобрать на выставку произведения искусства из провинции удается с огромным трудом, в обиход вошла шутка о том, «что придут пруссаки и все отберут». Важность данных слов именно в том, что к ним относились как к шутке. Как сказал Джеймс, в положении Франции имелись «неодолимые противоречия»: «Мы только что приняли выставку, мы должны направлять весь наш капитал на промышленные проекты, чтобы усовершенствовать страну; вместо этого мы вынуждены занимать, чтобы оплачивать расходы [на оборону]». В январе 1868 г., когда министр финансов Мань объявил о займе, его целью было не столько стимулирование экономики, сколько финансирование перевооружения
[67]. В своих письмах к кузенам Альфонс неоднократно подвергал сомнению целесообразность французского перевооружения; более того, похоже, что он стал одним из первых сторонников (ошибочной) версии о том, что гонка вооружений является причиной войн. Майер Карл в Берлине придерживался сходных взглядов; и он считал, что во всем виновата политика Франции, а не Пруссии. В декабре 1869 г. Альфонс с воодушевлением сообщал из Парижа, что министр финансов доложил «о весьма процветающем положении с активным сальдо в 60 миллионов, из которых большая часть должна пойти на общественные работы, а остальное — на сокращение налогов и улучшение положения мелких чиновников». Через месяц пошли разговоры о новых государственных субсидиях для строительства железных дорог.
