Такая основополагающая военная слабость, возможно, не имела бы такого значения, если бы режим был способен придерживаться всецело пассивной внешней политики. Однако дело обстояло с точностью до наоборот. Когда Наполеон вознамерился подражать успеху Бисмарка в Германии, слабость Франции стала очевидной — во всяком случае, должна была стать таковой.
Латинские иллюзии
В течение всего девятнадцатого столетия сохранялась определенная тенденция — из-за многочисленных исключений невозможно назвать ее правилом, — когда дипломатические связи скреплялись (если не строились) на движении капитала. Великобритания, первая страна, чья экономика, способная производить достаточно большие активные сальдо платежного баланса, чтобы позволить себе длительный экспорт капитала, именно так добыла себе большинство союзников против Наполеона; и после 1815 г. официальная и неофициальная Британская империя воздвигалась на растущем потоке зарубежного кредитования. Франция была второй державой, которая в XIX в. экспортировала капитал в больших объемах; более того, стоимость зарубежных государственных займов, выпущенных в Париже в 1861–1865 гг., приближалась к выпущенным в Лондоне. Как мы видели, многие новые банки и железные дороги, учрежденные в странах, подобных Испании, Италии и Австрии, после 1850 г. опирались на французский капитал. Этот процесс достиг своего пика в 1860-е гг. Но каким бы ни было его экономическое обоснование (а многие сомневались даже в этом), его дипломатические или стратегические преимущества оказались ограниченными. Для того чтобы ответить на вызов Пруссии, Франции нужны были надежные союзники. Великобритания все больше вкладывала денег за пределами Европы: между 1854 и 1870 гг. пропорция британских зарубежных инвестиций, которые делались в Европе, упала с 54 до 25 %; к 1900 г. эта цифра составляла всего 5 %. Этим объясняется растущая дипломатическая «изоляция» Великобритании. Энтони говорил и от имени либералов, сторонников Кобдена, и от имени тори-изоляционистов, когда сразу после Австро-прусской войны объявил: «Мы хотим мира любой ценой. Таково желание всех наших государственных деятелей. Возьмите, к примеру, лорда Дерби. Своим доходом в 120 тысяч ф. ст. он обязан тому, что его поместья в Ирландии и Ланкашире застроены фабриками и фабричными городками. Склонен ли он поддерживать милитаристскую политику? Все они в одной лодке. Какое нам дело до Германии, Австрии или Бельгии? Подобные вещи устарели».
На континенте тем временем французский капитал все чаще перетекал в те страны, которые либо не хотели, либо не могли ответить чем-то бо‡льшим, чем проценты (а в некоторых случаях даже процентов не платили).
Отличительной чертой экономического развития Европы после 1866 г. стала растущая региональная сегментация рынка капитала. Франция по-прежнему много инвестировала в Бельгию, Испанию и Италию и торговала с ними; этим объясняется жизнеспособность Латинского монетного союза, учрежденного Францией, Бельгией, Италией и Швейцарией в 1865 г. Австрия, после катастрофы 1866 г., в политическом и экономическом смысле переориентировалась в сторону Венгрии и Балкан. Тем временем банки на прусском севере Германии, которых становилось все больше, начали вкладывать значительные суммы в другие германские государства, Скандинавию и Россию. Хотя последствия такого процесса для французской внешней политики были глубоки, они, судя по всему, оставались незамеченными. Дело в том, что французский капитал утекал в два государства, Бельгию и Испанию, которые на политической карте мира считались незначительно малыми величинами, а также в Италию, которая никогда не могла недвусмысленно выполнять свои обязательства перед бонапартистской Францией. Чтобы сдерживать Пруссию, Франции нужна была Россия или, в случае неудачи, Австрия, которая желала бы вновь поднять вопрос, на который в свое время решительно ответили при Кёниггреце. Отчасти дипломатия объясняет, почему не был заключен ни один из вышеуказанных союзов: пока Бисмарк поддерживал у России и Австро-Венгрии смутный интерес к идее воссоздания Священного союза, Франция вынуждена была повышать ставки для поддержки каждой из них; в то же время и Австрия, и Россия требовали такую цену, платить которую Наполеон не решался, — поддержку друг против друга на Ближнем Востоке. Однако позиция Франции на переговорах была бы гораздо сильнее, если бы или Австрия, или Россия получали значительные объемы французского капитала. Без этого Франция могла предложить лишь свою военную силу; да и она, как мы видели, была сомнительной.
Роль Ротшильдов в происходящем была жизненно важной, пусть до известной степени и неосознанной. Английские Ротшильды разделяли господствовавшие тогда взгляды Палмерстона, согласно которым равновесию сил в Европе угрожала именно Франция, а не Пруссия. В августе 1866 г., за неделю до того, как был подписан Пражский мир, Шарлотта в письме сыну выразила распространенное мнение: «Мы давно и хорошо знаем, что император Наполеон был поджигателем войны и надеялся выгадать на ней». Лайонел, не колеблясь, передавал Дизраэли критические замечания своего дяди и кузенов о французской политике.
Ничто не сделало больше для укрепления британской франкофобии, чем неудачные попытки Наполеона оживить план некоей территориальной «компенсации» для Франции, — предположительно в качестве награды за ее нейтралитет в 1866 г. В том году Наполеон дважды поднимал этот вопрос, однако всякий раз отступал. В марте 1867 г. он предпринял новую попытку. Подстрекаемый Бисмарком, желавшим поставить Европу перед свершившимся фактом, он заключил сделку с королем Голландии о покупке у него герцогства Люксембург: еще одна неудачная «операция с недвижимостью», которые были столь распространены в 1860-е гг. Герцогство Люксембург было аномалией — личная собственность голландского короля, оно после 1815 г. входило в Германский союз, а в его крепости стоял прусский гарнизон. Кроме того, Люксембург входил в прусский Таможенный союз. Поэтому перспектива его аннексии Францией вызвала гнев немецких национал-либералов (предупрежденных Бисмарком) и в очередной раз пробудила к жизни призрак Франко-прусской войны. Джеймс и Альфонс не участвовали в переговорах между Парижем и Гаагой, но, узнав о них, они, как и следовало ожидать, пришли в ужас и забросали Лондон отчаянными просьбами о посредничестве Англии. Меньше чем через два месяца после того, как Джеймс предсказал, что политическая либерализация приведет Францию к войне, казалось, что его пророчество вот-вот сбудется. Даже когда Наполеон снова пошел на попятный, нельзя было сбрасывать со счетов вероятность того, что Пруссия решит воевать: заверениям Майера Карла в миролюбивых намерениях Бисмарка откровенно противоречили письма Бляйхрёдера из Берлина. Угроза войны миновала, лишь когда обе стороны согласились передать вопрос на обсуждение международной конференции в Лондоне; там решено было сделать Люксембург нейтральным по образцу Бельгии после 1839 г. Такой компромисс уже тогда казался простой отсрочкой; Энтони, приехавший в Европу в конце лета, тревожился, получая сведения о военных приготовлениях по обе стороны Рейна. У Майера уже в сентябре сложилось впечатление, что другие германские государства «в случае действий Франции» встанут на сторону Пруссии.
Более ободряющим следствием кризиса 1867 г. стало возобновление прежней ротшильдовской системы неофициальной дипломатии. В апреле Джеймс и Альфонс неоднократно виделись с императором и Руэром; Бляйхрёдер и Майер Карл передавали (судя по всему, противоречивые) сведения от Бисмарка; а Лайонел передавал их Дизраэли. Дизраэли пересылал их лорду Стэнли, который в свою очередь докладывал их королеве. Затем любой британский ответ передавался таким же способом через Ротшильдов «другу Бляйхрёдера». Очевидно, как Стэнли сообщал королеве, дело было в том, что сведения Нью-Корта «о том, что происходит на континенте, в целом приходят рано и так же точны, как и те, что можно получить по дипломатическим каналам». Решение передать вопрос на конференцию в Лондоне отчасти было спланировано по этим неофициальным каналам, когда примитивно зашифрованные телеграммы, курсировавшие между Берлином и Лондоном, устанавливали основу для переговоров. Поэтому желание Альфонса о фактическом посредничестве Великобритании во многом осуществилось. Однако последующие события не дали процессу повториться в 1870 г. Во-первых, в Лондоне ушло в отставку правительство консерваторов. Хотя Лео дружил с сыном министра иностранных дел Кларендона, а Лайонел и Шарлотта время от времени встречались с Гладстоном, отношения были не такими близкими, как когда у власти находился Дизраэли.
