Эти финансовые и политические потрясения стали поводами для новых трений между различными домами Ротшильдов, способствуя периодическим «словесным войнам» между Лондоном, Франкфуртом, Веной и Парижем. Остальные дома Ротшильдов считали, что Парижский дом слишком оптимистично настроен по отношению к финансам Ломбардской компании и подвержен давлению со стороны других мажоритарных акционеров, таких как Талабо. Альфонс в ответ обвинил Ансельма в том, что интересы «Кредитанштальта» он ставит выше коллективных интересов Ротшильдов. Однако такие распри стали лишь частью более глубинного процесса. Расхождение к 1870-м гг. усилилось настолько, что под сомнение было поставлено главное обоснование традиционной многонациональной компании Ротшильдов, так красноречиво повторенное Джеймсом в его завещании. Хотя расхождение интересов в некоторой степени и было связано с личными разногласиями, в первую очередь оно вызывалось изменениями в принципах формирования капитала, постепенно позволившими странам Центральной Европы освободиться от западноевропейского влияния. Интересы различных домов все больше обосабливались в географическом плане. С тем же процессом связана и неудача Франции в конечном счете изобрести эффективный противовес влиянию Пруссии.
Изоляция Австро-Венгрии
Даже если бы Франции и Италии удалось договориться, без Австрии их союз почти не имел бы стратегического значения. На первый взгляд франко-австрийский союз казался самой вероятной комбинацией, какая могла возникнуть после 1866 г.; более того, как мы видели, такой союз уже возникал в 1866 г. и может даже считаться одной из причин, по которым Австрия рискнула воевать с Пруссией. После поражения австрийцев Франция неоднократно пыталась оживить свой замысел: в апреле и августе 1867 г., летом 1868 г., в декабре того же года, в марте и сентябре 1869 г. Для герцога де Грамона, французского посла в Вене, который в апреле 1870 г. стал министром иностранных дел, такой союз казался не только достижимым; он верил, что союз уже достигнут. Грамон относился к неудачному договору 1869 г. так, словно он был все равно что «фактически подписан» (по выражению Наполеона III, который принимал желаемое за действительное). В Вену даже послали одного французского генерала, чтобы обсудить совместные военные операции. Однако с самого начала главным камнем преткновения было то, что приоритеты новой Австро-Венгрии, представлявшей собой дуалистическую монархию (конституционную монархию, в которой власть монарха ограничена конституцией или конституционными актами, но монарх формально и фактически сохраняет обширные властные полномочия), значительно отличались от приоритетов старой Австрийской империи. Как Лайонел сообщил Дизраэли в 1867 г., в Вене, тем более в Будапеште, не слишком серьезно рассматривали мысль о реванше в Германии или в Италии: теперь там считали, что будущее лежит на Балканах. Для Франции трудность состояла в том, что интерес австрийского премьер-министра Бейста к Боснии-Герцеговине подразумевал конфликт с Россией, а не Пруссией. У франко-австрийского союза были реальные перспективы только в том случае, если бы Франция согласилась встать на сторону Австрии против России по восточному вопросу — например, после восстания на Крите против турецкого правления. Лишь однажды, в конце 1868 г., венские Ротшильды сообщали о серьезном намерении со стороны Бейста вести еще одну войну против Пруссии, да и тот случай явно больше относился к событиям в Румынии и на Крите, чем к Франции.
Вот и все, что можно сказать о дипломатическом «переднем плане»; но подобные события лишены смысла в отсутствие экономического «заднего плана». И снова разгадка заключается в регионализации европейского рынка капитала. В 1850–1860-е гг., как мы видели, неоднократные денежные дефициты Австрии отчасти покрывались английским и французским капиталом. После фиаско 1866 г.
Джеймс стремился возобновить операции на прежнем уровне. Хотя он объявлял, что «в самом деле больше не питает большого доверия к больному кредиту Австрии», на практике он почти сразу начал предлагать краткосрочные займы наличными. Более того, летом 1867 г. он лично приезжал в Вену, чтобы попробовать договориться о новой эмиссии «англо-австрийских облигаций» — облигаций, номинированных в фунтах стерлингов, вроде тех, какие выпускались в 1859 г. Однако другим членам семьи такая операция казалась преждевременной в то время, когда еще предстояло довести до конца выравнивание баланса между Австрией и Венгрией. Особенно скептически по отношению к финансовой жизнеспособности новой системы австро-венгерского дуализма был настроен Майер Карл. Венгрия получала почти полную финансовую автономию, за исключением сравнительно низкого вклада в «общий» оборонный бюджет Австро-Венгрии; Майер Карл соглашался думать о выпуске новых австрийских облигаций только в том случае, если их цена будет крайне низкой. Его настороженность разделял и Натти в Англии.
Их отношение лишь подтвердилось после попыток австрийского правительства в ноябре 1867 г. принять предложения их конкурентов, «Креди фонсье» и других парижских банков. Как жаловался Альфонс, «по правде говоря, довольно трудно вести дела с правительством Австрии, которое всегда так нуждается в деньгах, что обращается ко всем одновременно», делая «почти невозможным довести любую ассоциацию до счастливого завершения». В довершение всего, пока шли переговоры, правительство объявило о новом налоге на все ценные бумаги и о принудительной конверсии процентной ставки по существующим государственным облигациям с 5 до 4,5 %. Последнюю меру Альфонс несколько несдержанно назвал «непрактичным финансовым якобинством» и фактическим «банкротством», способным лишь подорвать кредит Австрии
[73]. Подобные же трудности возникли и с робкими попытками правительства Венгрии сделать собственный заем.
Эти проблемы необходимо рассматривать в контексте распада коммуникации — и доверия — между Венским домом и другими домами Ротшильдов. В 1867 г., к огромному возмущению дяди, Ансельм повел переговоры об австрийском займе с одним венским синдикатом и даже позволил «Сосьете женераль» выпустить новые облигации в Париже. То был первый признак новой политики полу-автономии с его стороны, которая развивалась параллельно с расхождением железнодорожных интересов, описанных выше. «Венгерский общий кредитный банк» (Magyar Általános Hitelbank), основанный Венским домом и «Кредитанштальтом» в 1867 г., также вписывался в новую тенденцию: Ансельм исследовал новые возможности для бизнеса в Венгрии, лишь иногда оглядываясь на Париж и Лондон. Когда после принудительной конверсии 1868 г. в Лондоне приостановили распространение австрийских облигаций, Ансельм возмутился, встав на сторону правительства против тех, кого он называл «неудобным меньшинством» английских держателей облигаций, и укорял Лайонела в том, что тот не пошел тем же курсом. Еще одно доказательство его австро-венгерской ориентации пришло в феврале 1870 г., когда он объявил о том, что договорился о новом венгерском лотерейном займе на 30 млн гульденов. Партнерами Ансельма стали исключительно австрийские и венгерские банки, а Лайонелу он предложил смехотворную долю всего в 250 тысяч гульденов. Лишь в 1871 г. еще одному дому Ротшильдов (Франкфуртскому) удалось закрепить за собой достойную долю в венгерском займе под залог государственных железных дорог; и лишь в 1873 г. Лондонский дом принял участие в эмиссии венгерских облигаций. Еще одним симптомом расширяющейся пропасти между различными домами Ротшильдов служило сокращение переписки между Веной и Лондоном: сын Ансельма Альберт в 1871 г. стремился оживить традицию регулярной переписки, прилагая подробные отчеты об австрийских политике и экономике, — что, среди прочего, показывает близость его отца к Бейсту, — но вскоре эта переписка постепенно сошла на нет.
