One, two, three, four,
Can I have a little more?
Five, six, seven, eight, nine, ten…
– Нет, не то!
– Андрей, перемотай!
– Пропустим!
– Тогда слушай, да тихо ты!
Black, white, green, red,
Can I take my friend to bed?
Pink, brown, yellow, orange and blue…
I love you!
– Каа, цвета запоминай!
– Блин, я пропустила! Назад мотай!
– Сейчас! Давай, внимательно!
– Так… так… Черный, белый… зеленый… красный, розовый… коричневый, желтый, оранжевый… синий!
Андрей нажал центральный камень на барабанчике. Камешки, вставленные по окружности, едва заметно засветились.
– Ну? – Кадри с интересом смотрела, как Андрей пытается справиться с барабаном. – Поехали. Черный!
– Вот.
– Жми!
Андрей надавил на камень. Черный погас.
– Белый. Жми.
– Жму, Каа.
Белый погас.
– Зеленый!
– Есть!
Зеленый погас.
– Красный!
– Жму.
Красный погас.
– Розовый.
– Здесь нет розового, Каа!
– Не может быть!
– Сама посмотри!
Розового не было.
– Может, его пропустить надо, Каа?
– Навряд ли, Андрюша.
– А что делать?
– Розовый – это красный с белым, так?
– Ну да.
– Жми обе!
Нажатые камни ярко вспыхнули и сразу же погасли. Коричневый, желтый, оранжевый и синий сработали без проблем. Раздался тихий звук колокольчика. Ручка барабанчика ощутимо завибрировала.
– У нас есть двадцать секунд, чтобы отменить, Каа! Потом будет поздно.
– Тебе страшно, Андрюшка?
– Уже нет.
– Вот и мне уже нет. Или проснемся вместе. Или совсем не проснемся.
Андрей хотел ответить, но уже не смог. Он оказался полностью обездвижен, а несколько секунд спустя сознание покинуло его.
Глава 30
Андрей третью неделю сидел в Москве.
Зайратьянц позвонил в середине января – требуется твое присутствие. Ненадолго. Распоряжения владельца бизнеса не обсуждаются. Сказал Кадри – не провожай. Собрался, поехал в аэропорт Ларнаки. Ехать два с половиной часа, из конца в конец острова. Вел машину как робот, считая набегавшие километры по смене дорожек в плеере.
Ему было хорошо знакомо это странное чувство. Было время, Андрей много летал по работе. Вот вылетаешь ты откуда-то – привыкнув к месту, почувствовав себя там своим. Регистрация, посадка в лайнер, разбег, отрыв… Сколько-то часов в непонятном «нигде», глиссада, посадка, торможение – и ты в совсем другой жизни. Неважно, в хорошей или не очень. Просто в другой. Но ты – ты-то за несколько часов не мог измениться! Ты – еще прежний, «оттудашний». И вот именно в такой момент начинаешь кожей своей ощущать, как – капля за каплей, дыхание за дыханием – выходит из тебя тот, прежний ты, и замещает его кто-то другой. А люди, а впечатления – то, чем жил ты еще полсуток назад, – словно тускнеют, словно растворяются в набегающих волнах новой твоей реальности.
Сначала тебе может быть больно. Позже – просто дискомфортно. А вскоре привыкаешь. Это и есть самое отвратительное. Самое нечестное. И самое обидное во всем происходящем.
Левий Матвей морду от хозяина не воротил. Весь первый вечер просидел на коленях, ночью спать пришел «под бочок». Соскучился. Андрею стало стыдно – он про кота вспомнил всего-то один раз. В первую ночь он не мог заснуть. Лежал на спине, смотрел в потолок, там мигали голубым цифры проекционных часов. Нашел пульт, выключил дисплей. Полежал немного, снова включил. Взял в руки телефон.
У Андрея была странная привычка. Откуда она взялась, он ответить не мог. В телефонной книжке много номеров разных людей, из разных времен и «разных жизней». Столько воды утекло с тех пор, когда общался он с тем, или с этим, или с другим. Просто так позвонить? «Здравствуй, это я!» А зачем? Что потом сказать, когда прозвучит: «А-а-а, ну, привет, сто лет – сто зим»? Потому не звонил – просто открывал мессенджер, смотрел, когда абонент заходил в последний раз. Вот ведь, не видел человека пятнадцать лет, не знаешь, кто он теперь, чем живет, а он – клик-клик по экрану – был в сети восемь минут назад. Значит, наверное, все хорошо у него – ну и дай бог.
Кадри была в сети в полночь. Спит. Что написать ей сейчас? «Не спится, люблю, тоскую»? Боже, какая пошлость. Мало того, проснется же. Нет, не годится. Кофе жрать ночью – глупо. И так сна не дождаться. Не одеваясь, вышел на балкон, раздвинул панели стеклопакетов. В полном безветрии шел снег. Мягкий, пушистый. Андрей запрокинул голову, ощущая, как маленькие холодные точечки касаются кожи, мгновенно растворяются и тут же превращаются в пар на горячих щеках. Возвращалось знакомое чувство – одиночество, сладкая горечь, в какой прожил он много лет. Чувство, забытое за месяц. Но никуда не девшееся.
И в этом была правда. И в этом была тоска. Бескрайняя, знакомая, обыденная.
Днями Андрей пропадал в офисе. Сидел с Заем на совещаниях, ездил с ним на канал. Шкурил сценаристов – нежданно запускался новый проект, совсем другой, спутавший все карты. Из-за него Зай и вызвал Андрея. Такое вот «ненадолго». Каждый вечер Андрей звонил – Кадри снимала трубку. Перекидывались ничего не значащими фразами, смеялись непонятно чему, прощались. Сама она не беспокоила – знала, что днем у него забот выше крыши. А Андрей как будто смотрел на себя со стороны. Смотрел и с каждым днем все больше ненавидел. Не происходящее – себя.
Вот просто так взял – и уехал. Да, ничего не обещал. Да, ни в чем не клялся. Но ведь думал – прикипел к ней, не оторвать. А что теперь? Днем первого января, когда они пришли в сознание – измотанные, похудевшие, осунувшиеся, с непонятно почему отросшими ногтями, Кадри посмотрела сначала на него, потом на себя в зеркало, прокашлялась, запела:
– Ба-буш-ка ря-дыш-ком с де-душ-ш-кой!..
[59]
И казалось тогда, что всё теперь иначе, всё теперь по-новому. А ничего не иначе. Вообще ничего. Только два дня после очень есть хотелось. Как чудовища какие, обжирались пиццей, мясом, рыбой, почему-то не толстея. А потом и это прошло.
Зайратьянц вызвал вчера. «Приоткрыл завесу тайны» – никто в продакшне еще ничего не знал. Дела через полгода намечались еще более вкусные, чем сейчас. Всё рассказал – как есть, как будет. И пригласил в долю. Младшим партнером. Сказал: верю, знаю, можешь, давай.
