Лелюхин помалкивал, не находя аргументов. Повернули обратно.
– А что формула твоя секретная говорит?
– Для формулы сыска мало данных, – ответил Пушкин. Он не любил, когда к его изобретению относились с легким пренебрежением. Даже человек, которого уважал.
– Раз так путано, жди, что еще кого-то порешат, – сказал Лелюхин. Без кровожадности, как полицейский факт.
Пушкин не стал возражать. Он попросил Василия Яковлевича подежурить хотя бы с часик, мало ли что, а сам направился на Большую Молчановку.
Из темноты вышел городовой, узнал и отдал четь. Сменщик Оборина, младший городовой Ерохин, знал о вечернем улове и сам готов был брать любого. Только некого было брать. Он доложил, что около дома Терновской никто не появлялся. Пушкин на всякий случай проверил: навесной замок был на месте. Он попросил Ерохина забрать у дворника ключ. Прокопий так и не изволил явиться в сыск. Городовой отправился в недалекую сторожку. А Пушкин вышел на улицу. И посмотрел на окна. Показалось, что внутри дома мелькнул огонек. Как от потаенного фонаря. Внутрь можно было попасть только с кухни. Пушкин прибежал во двор и дернул дверь. Створка не шелохнулась – закрыта на засов, как оставил после осмотра. Неужели померещилось?
Вернувшись к окнам, он приник к стеклу. В гостиной царила темень. Ничего не разобрать. Движения или отблеска не заметно. Он тщательно смотрел во все шесть окон, пока не пришел Ерохин с ключом. Пушкин приказа ему встать у ворот, взбежал на крылечко, справился с замерзшим замком и вошел в прихожую. Запах разложения все еще ощущался.
Он прошел в гостиную. В темноте белели листы, разбросанные по полу. Откуда-то потянуло сквозняком. И послышался тихий щелчок. Чуть не снеся стол, Пушкин бросился на кухню и наткнулся на закрытую дверь. Закрыта ключом с той стороны. Он услышал исчезающий шорох по снегу. Кто-то уходил через сад. Разбежавшись, Пушкин врезался плечом в дверь, но, кроме боли, ничего не добился. Полотно старое, замок крепкий. А городовой торчит в воротах, ничего не видит. Пушкин метнулся обратно, выскочил на крыльцо и крикнул, чтобы Ерохин бежал на ту сторону сада, в Кречетников переулок. Не сразу сообразив, отчего переполох, городовой бросился в погоню. Что, скорее всего, бесполезно. Тот, кто побывал в доме, уже мог скрыться.
Сойдя с крыльца, Пушкин по зачищенной тропинке обошел дом и встал около кухонной двери. Слева возвышался кирпичный забор с каменными шарами, какими окружали усадьбу старые московские жители. Забор походил на крепостную стену. Вдоль него лежал снег, как покрывало. Было слишком темно, чтобы разобрать следы. Но убегавший не мог не оставить заметную цепочку снежных ямок. Какие остаются, когда ноги проваливаются в лежалый наст. Вместо отверстий на снегу виднелась пара широких полос, как от полозьев. Ночной посетитель пришел в сад с другой улицы, туда же скрылся. Такой прыти и сноровки Пушкин давно не встречал.
Вернувшись, он нашел на кухне свечи и зажег сразу десяток. Гостиная наполнилась светом. Стараясь не ступать на бумаги, Пушкин сдвинул стол с опустевшей этажеркой и сунул руку в щель между стеной и сейфом. Ключ висел на прежнем месте. Дверца открылась. Пушкин предполагал увидеть пустое нутро. Однако акции лежали ровно такой горкой, как были оставлены. За ними виднелись пачки ассигнаций. Нетронутые. Что совершенно нелогично. Судя по разбросанным бумагам, визитер пробыл долго. Почему не занялся сейфом? Не было тайной, что Терновская не доверяла банкам. Наверняка гость знал, что акции хранятся в доме. И даже не попытался отодвинуть стол. Для чего рыться в записях акций и не искать сами акции?
Вбежал запыхавшийся городовой, увидел беспорядок, догадался, что случилось, и опечалился.
– Ваш бродь, весь Кречетников обегал… Никого… Уж не знаю, как злодей в дом вошел… Кажется, с поста не сходил… Простите, ваш бродь… Виноват…
Винить городового Пушкин не собирался. Винить он мог только одного человека: чиновника сыска Пушкина. Да что толку: вини не вини, а дело не раскроешь. Формула сыска ждала новых фактов. Один был на виду, точнее, разбросан по полу. Но требовал ответа: что искал среди бумаг тот, кто пришел в дом Терновской?
Ставка вторая: La transversale
[30]1
В сказки Пушкин не верил. Только в пятикопеечных криминальных романчиках, что заполонили книжные развалы, коварный преступник возвращается на место преступления из угрызений совести. Если бы было так просто, полиции и делать ничего не пришлось бы: располагайся на месте убийства и жди, когда злодей сам заявится, понукаемый раскаянием. Чиновник сыска в своей практике не знал, да и в историях Лелюхина не слышал, чтобы хоть один убийца вернулся пролить слезы. Преступник возвращается, чтобы закончить нечто важное для него. Чему не помогло или даже помешало убийство.
Был крохотный шанс, что отчаянный гость вернется ночью. Здравый смысл отказывался в это верить. Не говоря уже о логике. Тем не менее Пушкин приказал городовому не показываться на Большой Молчановке, греться в сторожке Прокопия, но быть наготове и не спать. Ждать тревожного свистка. Ерохин обещал глаз не сомкнуть и явиться быстрее молнии. Верилось с трудом. Наверняка тепло и радушие дворника сморят постового. Что было не самым плохим: для тонкой ловушки городовой лишний. А вот если в силки кто-то попадется, помощь пригодится. Но и без нее можно обойтись. Пушкин уже давно привык рассчитывать только на себя. Союзников у него было два: математическая логика и формула сыска. Только они никогда не подводили. Применять физическую силу Пушкин не любил, но никогда не отказывался. Руки крутить умел не хуже городового и даже изучил методику полицейской борьбы.
Ловушку нужно было подготовить. Пушкин оставил навесной замок в ушках. Тот, кто приходил через сад, не станет идти через парадный вход. Осторожный человек откроет своим ключом замок кухни и подождет. Затем тихо приоткроет дверь, чтобы осмотреться, войдет на кухню, прислушается. И только потом двинется в гостиную. Ничто не должно спугнуть его раньше времени. Как только гость шагнет в гостиную, деваться ему будет некуда. Хватать на кухне не следовало. Там тесно, можно споткнуться и вокруг много тяжелых предметов. Сковородка или кастрюля годились в качестве оружия. А из гостиной уже не спастись. Пушкин выбрал место, отрезавшее путь к побегу: под прикрытием большого буфета. С порога гостиной не увидеть, что там кто-то прячется. Особенно в темноте.
Он не собрал разбросанные листы: пусть гость подумает, что глупая полиция не стала наводить порядок. Взял лишь стопку писем в конвертах. Потушил свечи, не боясь, что призрак хозяйки явится из темноты, и поставил стул вплотную к буфету. Как только из кухни донесется шорох, хоть мышь пробежит, он будет наготове.
В окнах гостиной сияла лунная ночь. Света хватало, чтобы мебель и предметы обрели неясные контуры, как будто превращаясь в нечто живое. К счастью, Пушкин был начисто лишен трусливого воображения, которое рисует привидения. Он верил только в силу разума и материю. Как настоящий математик, отрицая все, что нельзя посчитать и измерить.
