Теперь надо было привести в чувство виновницу скандала. Тетушка в гневе – совсем не то что тетушка, решающая головоломки. Разум улетает, безумная отвага овладевает ею. Мадам Львова не замечала, что меховая шапочка сбилась, она стала похожа на курочку после драки. Пушкин чуть улыбнулся. Что было замечено и расценено особым образом.
– Он еще ухмыляется! – гневно провозгласила мадам Львова. – Родной тете крутят руки и чуть за шиворот не волокут, а ему весело!
– Городовой выполнял мое распоряжение…
– Ловить родную тетю? Позорить на всю Москву? Ну спасибо, милый мой…
Требовалось особо крепкое спокойствие, чтобы буря угасла.
– Я отдал распоряжение наружной полиции задерживать любого, кто станет интересоваться домом Терновской, – сказал Пушкин. – Никак не предполагал, что вы окажетесь тут, тетя. Зачем вы здесь?
Мадам Львова тщательно стряхивала с рукава полушубка что-то невидимое.
– А тебе какое дело, мой милый? – ответила она почти мирно.
– Прошу отвечать на мой вопрос…
Она всплеснула руками.
– Подумать только: отвечать на его вопросы! Ах ты, ух ты, елки зеленые! Как вырос и возмужал мой любимый племянник… А если не отвечу, что будешь делать?
Переход от гнева к шалости произошел почти мгновенно. Мадам Львова намеревалась подшутить. Не зная, что Пушкину после бессонной ночи не до шуток.
– Отведу в участок под конвоем городового и посажу в камеру, – ответил он так просто, что тетушка в самом деле поверила. И немедленно обиделась.
– Спасибо тебе, дорогой мой. Дожила: племянник грозит посадить за решетку…
– Тетушка, прошу вас… – устало сказал Пушкин.
Как ни сердилась и ни обижалась мадам Львова, в первую очередь она была любящей тетушкой. И поняла, что племянник не в лучшем расположении духа.
– Прости, прости. – Она взяла его под руку. – Я же помогаю тебе найти убийцу Анны Васильевны? А раз так, должна была осмотреть место преступления…
– Как намеревались попасть в дом?
Тетушка изобразила невинную мину.
– Ах, боже мой! Об этом совсем не подумала. К старости слаба мозгами стала…
Пушкин выставил ладонь.
– Извольте ключ…
Отпираться бесполезно. Сама научила его логическому мышлению. С тяжким вздохом тетушка полезла в сумочку, вытащила ключ и положила, как милостыню.
– Почему не сказали, что Терновская оставила вам запасной?
– Поверишь: окончательно забыла. Анна отдала его года три назад на хранение. Если свой потеряет… Еле нашла, куда засунула.
– За нападение на городового полагается месяц тюремного заключения, – сказал Пушкин, пряча ключ в карман.
Мадам Львова не стал возвращаться к тому, что уже не воротишь, – так о чем же, о чем горевать. Подхватив племянника под руку, потащила к крыльцу дома. На все возражения, что не имеет права пускать, она отвечала, что только посмотрит и ни к чему не притронется. Пушкин поддался, найдя логичное оправдание: быть может, тетя укажет на вещь, которая пропала из дома.
Открыв навесной замок, он пропустил мадам Львову, настрого указав ни к чему не прикасаться даже мизинцем. Войдя в гостиную, тетушка остановилась перед разбросанными бумагами.
– Что искал убийца?
Точный ответ на этот вопрос хотелось бы знать и Пушкину.
– Кто-то рылся вчера вечером… Чуть разминулись, – сказал он, избегая рассказывать о подробностях погони и о лыжном следе на снегу.
Тетушка покачала головой, будто разгоняла облако сомнений.
– Странно… Если Анну убили в квартире, убийца мог искать, сколько его черной душе будет угодно…
Недаром мадам Львова получил приз за решение ребуса.
– Взгляните внимательно, все ли на месте, ничего не пропало? – спросил Пушкин, держась прихожей.
– Сто двадцать тысяч, – не задумываясь, ответила она.
Ответ был верный, но бесполезный. Как часто случается с математикой.
– Вещи Терновской, которые вам знакомы, на месте?
– Разреши? – спросила тетушка, жестом показывая на гостиную и дальше.
Пушкин не возражал.
Мадам Львова делала осмотр куда бережней, чем настоящий полицейский. Ступала на цыпочках и ни к чему не притрагивалась. Обойдя гостиную, вышла в гардеробную, распахнула створку шкафа, поглядела на наряды и пошла в спальню. Пушкину не было видно, что она там делает. Наверняка не залезает под кровать. Тетушка вышла молчаливая и удалилась на кухню. Звона кастрюль или звука открываемого шкафчика не послышалось. И вскоре вернулась в гостиную, о чем-то размышляя.
– Странное свойство памяти, мой милый, – сказала она, тщательно обходя листы бумаги, не заглянув в них. – Иногда бывает так, что знаешь, но не можешь вспомнить.
– Что вы не можете вспомнить?
Тетушка оглянулась.
– Мне кажется, не хватает какой-то вещи, сущей мелочи, но не могу вспомнить, чего именно… Как заслонка в памяти…
– Что это могло быть?
– Не знаю, мой милый… Неприятное ощущение… Как будто бы дырка в воспоминаниях… Была здесь года три назад… Вот и путаюсь…
На всякий случай он не стал спрашивать про сейф, скрытый за столом с этажеркой. Если тетушка про него не знала, оно и к лучшему. Иначе наверняка захотела бы взглянуть. Вид акций на полмиллиона кого угодно может сразить.
– Как вспомните, сообщите сразу, – мирно сказал Пушкин.
– Не делай из меня окончательную дуру, мой милый… Я прекрасно понимаю, как это может быть важно для розыска…
А ведь из тети вышел бы отличный полицейский. Пушкин об этом догадывался, но теперь убедился. Он намекнул, что пора оставить место преступления, но мадам Львова отмахнулась. Она внимательно смотрела в окно.
– Кто живет в том особняке с большими окнами?
– Некая мадам Медгурст…
– У нее есть прислуга?
– Мадам прикована к креслу на колесах. Не обходится без посторонней помощи…
– А, вот как, – ответила она равнодушно.
По знакомой интонации следовало предположить: тетушка нечто замышляет.
Не успел Пушкин предупредить, что уже был в особняке, как мадам Львова помахала ему ручкой и вышла из дома. Пробравшись сквозь сугробы, она пересекла улицу и направилась к особняку.
Пушкин счел, что не будет большой беды, если старая дама утомит тетушку воспоминаниями. Как только мадам Львова вошла в особняк, напротив него остановилась пролетка. С подножки сошла барышня в сером полушубке. Теперь покинуть дом Терновской Пушкин никак не мог: новые гости пожаловали.
Он вышел на крылечко.
