– Советы мадам Терновской оказались успешными?
Не то чтобы Нефедьев испугался. Тема не пришлась по душе, не ждал такого.
– Анна Васильевна была мудрой женщиной, – ответил он аккуратно.
– Значит, акции, которые она советовала покупать, принесли неплохой доход.
Разговоры о деньгах, его деньгах, пристав не переносил. Кому какое дело, как он готовится к пенсии. В полиции получали пенсию только высшие чиновники и офицеры. А ему, капитану, сильно должно повезти, чтобы назначили жалкие триста рублей в год… Так что самому приходится расстараться…
– Пару жалких копеек выиграл, говорить не о чем, так, ради интереса игры только, – выжал из себя Нефедьев. Что означало: навар был хороший.
Слишком давить на мозоль Пушкин не стал.
– У какого нотариуса Терновская составила завещание?
Не обязан пристав знать, где проживающие в его участке лица составляют завещание. К нему это касательства не имеет. Но ведь чиновник сыска так въелся в печенки, что не отстанет.
– Эггерс Виктор Карлович… Контора его на Никольской улице, в доме «Славянского базара».
Место Пушкину было знакомо. Но и этого было мало. Он спросил, где проживает крупье, который крутит рулетку в доме на Спиридоновской.
Желая как можно скорее отвязаться, Нефедьев сделал то, что не должен был: раскрыл почти секретный адрес в Поварском переулке. Только просил не сильно пугать: француз слишком нервный, не привык еще к жизни в Москве, то и дело впадает в отчаяние. Пушкин обещал быть исключительно вежливым. Он еще захотел взглянуть на результаты вскрытия мадам Терновской. Вот это милое дело… Нефедьев немедленно предоставил протокол – все, как полагается. Пролистав, Пушкин спросил, на месте ли доктор. Преображенский был у себя в медицинской.
Он как раз закончил перевязывать вывихнутую лодыжку господина Краузе, учителя местной гимназии, который так удачно прогулялся по Скатертному переулку, что до врачебной помощи доковылял при поддержке городового. Вручив раненому палочку и отпустив с советом показаться завтра хирургу, Преображенский был к услугам чиновника сыска.
Пушкин немного знал его. Участковый доктор был довольно спокойным, если не сказать равнодушным человеком. Он никогда не повышал голос, делал то, о чем его просили, лично не использовал запасы спиртовой бутыли, но замерзшим городовым никогда в этом не отказывал. Жил жизнью тихой, ровной и незаметной. Как огонек медицинской спиртовки.
– Нашли недостатки в заключении? – спросил он, указывая Пушкину на белый табурет с вращающимся сиденьем.
– Недостатков нет. От вас хотел услышать, Павел Яковлевич, мелкие подробности.
– Что именно?
– Яда в крови и желудке Терновской не нашли?
– Если считать ядом чай, который она пила незадолго до смерти…
– Быть может, лекарства?
– Следов не обнаружено, – ответил доктор бесцветным голосом. – Дама, несмотря на возраст, сохранила крепкое здоровье. Я бы назвал его завидным.
– А полнота?
Доктор небрежно махнул рукой.
– Все эти истории, что пироги и жирная пища вредны, – выдумки французов, – сказал он. – Да, на Масленицу бывают смерти от заворота кишок. Но если человек питается регулярно в своем режиме, вес идет только на пользу. У нас в Москве нельзя есть мало. Здесь же не Петербург, где съедят рыбку-с-пальчик и бегут делать карьеру. Все болезни от нервов и переживаний… Надо жить жизнью нашей, московской, смирной и покойной… Мадам Терновская в этом отношении – прекрасный пример.
– Нельзя ли взглянуть на предмет, который извлекли из ее сердца?
Преображенский открыл ящик стола, вынул спичечный коробок и передал Пушкину. Внутри перекатывался стальной шарик крохотного размера.
– Что это такое, Павел Яковлевич?
– Вы же читали заключение, – последовал ответ.
В заключении доктор указал: «инородное тело шарообразной формы». Более чем обтекаемо.
– Хотел бы узнать ваше мнение, без протокола, – не отступил Пушкин.
Однозначных выводов Преображенский избегал всегда. Случись что, за них придется отвечать. А так – поворачивай, как хочешь. Врачебная дипломатия, в своем роде.
– Только между нами. – Доктор наклонился и перешел на шепот.
– Можете не сомневаться…
– Это пуля.
Подобного Пушкин ожидал. Да и чем иным мог быть шарик. Вот только форма…
– Но я вам этого не говорил, – быстро добавил Преображенский.
– Подобные пули вам встречались?
– Разумеется, нет.
– Не знаю патрон, к которому может подойти шарик.
Преображенскому явно хотелось что-то сказать, но по врожденной осторожности он не решался. Пушкин понял, что доктору надо помочь.
– Павел Яковлевич, представим, что перед вами ребус-загадка в картинках. Там изображен этот предмет шарообразной формы. Какое слово им можно зашифровать?
Такой подход, почти шутливый, пришелся доктору по душе.
– Для разгадки ребуса я бы вспомнил, что в начале века у барышень была модная игрушка: крохотный пистоль на один выстрел. Заряд пороха располагался, как в старых пушках, в тыльной части. А в ствол забивался похожий шарик. В некоторых образцах шарик выбрасывала пружина, без пороха. Были редкие экземпляры, в которых использовался сжатый воздух. Для серьезного дела пистоль не годился. Но если надо было проучить домогательство, такого шарика хватало. Попадание в икроножную мышцу весьма болезненно. Не говоря уже о паховой области.
– Для разгадки ребусов у вас большие познания в оружии.
Преображенскому было приятно.
– Почитывал в свое время старые немецкие книги по судебной медицине… Там были описания всяких чудес.
– Описывалось попадание шарика в живот?
– Чрезвычайно неприятно. Непредсказуемые последствия… Но мог спасти, как ни странно, слой жира. Шарик в нем застревал.
– А если приставить дуло к сердцу…
– Смертельно, – прошептал доктор. – Но я вам ничего не говорил.
Пушкин обещал сохранить тайну ребуса. И оставил металлический шарик спать в спичечном коробке до поры. В Арбатском доме он уже никому не мог причинить вреда.
12
Сама невинность, чистая и светлая, оборотилась на строгий окрик.
– А, городовой! Ну наконец-то, – сказала Агата, улыбаясь одной из самых беззащитных улыбок. Из тех, что имелись в арсенале неотразимого оружия. Неотразимого для мужчин, разумеется.
Оборин, чуть было не упустив незваного гостя, то есть гостью, шутить не был намерен. Если бы не дворник, который заметил, как по саду пробирается какая-то девица, так бы и прозевал. Потом от сыска нагоняй схлопотал бы. Так что улыбки городовой не замечал.
