– О, какие реверансы… Нет, напротив, рада вас видеть…
– У вас была бессонная ночь, и если…
Шкура подвинулась, как будто дама слабо махнула старческой рукой.
– У меня все ночи бессонные… Снотворное почему-то действует только под утро. За чтением вслух засыпает Агапа, а не я… Сейчас она подаст снотворную микстуру…
– Не отниму много вашего времени.
– Отнимайте, сколько душе угодно…
Такому дружелюбию следовало отдать поклон. Что Пушкин и сделал.
– Хотите знать, что принесли мои ночные бдения? – спросила мадам Медгурст.
– Был бы крайне признателен.
– Еще немного, и попрошусь служить в полицию. – Мадам то ли закашлялась, то ли засмеялась. Звук был сдавленным, как приступ. Пушкин хотел звать Агапу, но обошлось. Мадам задышала ровно.
– У Терновской гостей не было, – сказал она хрипло.
Новость была, прямо сказать, не слишком важной.
– В поле вашего зрения попадает соседний дом, ее сестры?
– Конечно… Не так напрямик, как дом бедной Анны Васильевны…
– У госпожи Живокини были посетители?
Мадам поправила пальцем пенсне.
– Около девяти вечера в окна стучал молодой человек… – Тут она окинула взглядом Пушкина, – прямо сказать: похожий на вас…
– Что он делал?
– Колотил в стекла. После чего зашел за дом, наверное, на крыльцо. И вышел обратно через четверть часа. Спиной ко мне держался, лица его толком не разглядела.
– Больше гостей не было?
– Прибегали, как только Вера Васильевна вернулась…
– В котором часу она вышла из дома? – спросил Пушкин.
– Около десяти, наверное… Сильно торопилась… Прибыла на пролетке, ближе к полуночи… Вбежала, зажгла свет… Тут уж гости незваные пожаловали…
– Те же самые, что к Терновской заходили?
– Нет, эдакий вертлявый молодой человек… Видела его как-то раз, заходил к Анне Васильевне… Модно одетый, сразу ясно: пользуется популярностью у барышень…
– Долго пробыл?
– Так почти сразу ушел и пяти минут не провел…
Маятник отбил четверть часа. Пушкин глянул на старинные часы, оставшиеся от прежней жизни дома. Часам было все равно, кому отсчитывать время. Люди меняются, часы остаются.
– После молодого человека пришла та самая барышня, что каждый день была у Терновской? – спросил он.
– Вот уж как в воду глядели… Чай, на картах гадать умеете?.. Ваша правда: прибежала девица, – ответила мадам. – Так спешила, что поскользнулась. Задержалась не слишком. Тоже улепетывала, что твоя лиса, у которой хвост подожгли…
– Больше никаких гостей?
Медгурст прикрыла глаза, как будто уснула.
– Никого…
– Если не утомил вас, могу я задать еще несколько вопросов? – Пушкин был сама вежливость.
Старая дама наградила улыбкой.
– Ваше воспитание делает вам честь… Теперь это редкость… Спрашивайте, молодой джентльмен…
– В ночь, когда погибла мадам Терновская, вы заметили только двух гостей?
– Разумеется…
– Можно предположить, что вы не все время смотрели в окно?
Шкура медведя задвигалась.
– Намекаете, что заснула и не заметила кого-то? Перепутала сон с явью? Как бы я была счастлива засыпать сама… Но нет, молодой человек, каждая минута ночи для меня, как тяжкая гиря… Ощущаю их вес…
Чтобы дама не ушла в философию тленности бытия, Пушкин перебил ее:
– Позавчерашней ночью не заметили ли вы у дома гос-пожи Живокини барышню на охотничьих лыжах?
Пенсне съехало на кончик носа.
– Шутить вздумали, милейший? – спросила она, как классная дама.
Пушкин приложил усилия, чтобы убедить в чистоте своих намерений.
– Позвольте узнать, что происходило у мадам Живокини после ухода визитеров? – спросил он.
– Окна Веры Васильевны погасли, и на всей Большой Молчановке настала глубокая ночь… – чуть нараспев сказала мадам Медгурст. – И я одна в этом окне, как маяк… Как воспоминание… Как последний обломок часов, которые отсчитывали время… Как быстро прошла моя жизнь… Как долго я ждала чего-то важного. И все это не имеет смысла… Имеют смысл только наши грехи, которые надо искупить, пока не настал час… Тогда уже ничего не будет… Благодарю, что не прерываете болтовню старухи… Хоть кто-то меня слушает…
Вежливость была невольной. На самом деле Пушкин слушал вполуха. Все его внимание было отдано дому Живокини. К нему подъехала пролетка, с которой сошла дама. Узнать ее труда не составило. Окно было прекрасным наблюдательным пунктом. Отпустив извозчика, дама исчезла за воротами дома. Следовало задать ей несколько вопросов.
Сославшись на то, что у него срочное дело, Пушкин оставил старую даму, которая не хотела отпускать благодарного слушателя. Для счастья, оказывается, так мало нужно: когда на старости есть кому тебя слушать.
4
Ничто не красит женщину так, как победа. Агата проснулась полная сил. Как бывало в ее прошлой жизни, когда она опустошала карманы и кошельки богатых купцов, фабрикантов, аристократов, жандармских офицеров и прочих мужчин, падких на легкую добычу. Так хорошо она давно себя не ощущала. Теперь, когда у нее в руках главные ниточки дела, остается нанести победный удар. И тогда Пушкин, тот самый Пушкин, что выбрасывает ее подарки, сухарь Пушкин, зануда Пушкин, тетушкин любимчик и гордость, поймет, кто чего стоит. Поймет, что Агата умнее и проницательнее его, потому что чутье и сердце всегда победят формулу и логику. Поймет, что ее нельзя выгонять из Москвы. И вообще: нельзя без такого незаменимого и мудрого советника. Хотя бы советника…
Она уже составила точный план доказательств, как Фудель и Лабушев убили несчастную Терновскую, как замаскировали преступление. И как теперь пытаются под видом игры уйти от подозрений. Но тем сильнее изобличают себя. Агата даже поняла, как ответить на сомнения Агаты Кристофоровны. Что она ей обязательно предъявит. Настала пора исполнить составленный план. Агата оделась в пристойное дневное платье и направилась в старый корпус гостиницы.
За дверью номера 21 было тихо. Пробегавший половой сообщил, что мадемуазель наверняка у себя. Агата постучала. Она не услышала шагов, когда за дверью спросили: «Кто там?»
– Мадемуазель Бланш. Откройте, милая. – С Прасковьей она обращалась на равных. Не ей гнушаться прислуги.
Дверь открыла Настасья. Она придерживала щеку рукой.
– Что случилось, дорогая моя? – с тревогой спросила Агата. – У вас болят зубы?
– Вчера вечером вышли на прогулку, поскользнулась, упала, и вот… – Настасья отвела руку.
