– Куда от всех… Только с моих домов…
– Зачем же дверь Терновской топором вскрывали?
– А я что? – сказал Прокопий. – Мне господин Трашантый приказал: дескать, тащи топор, ломать будем… Мне какое дело, притащил… Они и ломали…
Трашантый сделал удивленное лицо, будто впервые слышал. А пристав вырвал у дворника связку. Чтобы не объявилась еще какая-нибудь глупость помощника… В полицейской службе всякое может быть. Открыв замок, Нефедьев предоставил чиновнику сыска войти первому. И получить на голову возможные последствия. Сам он предпочел оставаться на крыльце.
Войти Пушкин не испугался. Только скрылся в прихожей, – пристав нарочно шаги слушал и не подглядывал, – как сразу вернулся.
– Игорь Львович, прошу за мной…
Нефедьеву ничего не оставалось, как последовать за сыском.
В гостиной Веры Васильевны мало что изменилось. Стол был на месте, а на нем чашка с блюдцем и одинокое блюдце, вазочки с вареньем и самовар на полведра с заварочным чайником. Стулья, казалось, не сдвинуты. Даже Вера Васильевна была в доме. Она лежала чуть поодаль от стола, на краю ковра, согнувшись. Руки ее были раскинуты, будто не ждала гостей и теперь смущалась внезапным визитом.
Пристав остановился над ней, нагнув голову к плечу.
– От ведь несчастье, – сказал он, впрочем, не слишком печально. Скорее уверенно. И было отчего. На виске Живокини виднелось бурое пятнышко с дырочкой, из которой стекла тонкая струйка и засохла лужицей. В правой ладони лежал крохотный револьвер, похожий на игрушку. Рукоятка в форме груши отделана перламутром, на крохотном стволе – затейливая гравировка из цветочного орнамента. Боек по форме изящного лепестка с прожилками. Чтобы изготовить такую дамскую игрушку, требовалось незаурядное мастерство оружейника. Почти ювелира.
Присев на корточки, Пушкин двумя пальцами забрал из ладони пистоль и понюхал дуло.
– Вот-вот, пахнет порохом, Алексей Сергеевич… Нет сомнений, из него бедная Живокини себя жизни лишила, – сказал пристав.
Трашантый, державшийся у двери, полностью был согласен. Прочь сомнения.
Не ответив, Пушкин вернул оружие туда, где лежало.
С крыльца, где дежурил городовой, долетел строгий голос, который требовал немедленно пропустить. Извинившись, Пушкин вышел.
Мадам Львова, имея опыт борьбы с городовыми, готовилась к новому поединку. Пришлось взять под руку и чуть ли не силой отвести ее подальше. Она с гневом выдернула руку.
– Алексей, что это значит?
Когда тетушка называла по имени, это означало, что она рассержена до крайности. А точнее – сверх крайности.
– Тетя, вам необходимо сейчас уехать, – ответил он мирно.
– Уехать? Да что это все взялись мной командовать… Старуха Медгурст опять напилась снотворного, будто ей ночи мало, родной племянник снова гонит… Что там у Веры случилось?
– Госпожа Живокини умерла, – ответил Пушкин, чтобы не вдаваться в подробности, которые не изучил.
Агата Кристофоровна взглянула так, что будь племянник изо льда – растаял бы.
– Ты шутишь?
– К сожалению, нет. Она мертва.
Тетушка сделала резкое движение, чтобы прорваться, но была поймана. Держали ее крепко.
– Пусти меня немедленно, хочу взглянуть… Вера моя подруга…
– Проводится полицейский досмотр места преступления…
Мысль простая и ясная посетила Агату Кристофоровну.
– Так Веру… – трудное слово она не произнесла.
Пушкин имел право только кивнуть.
– Тетя, уезжайте… Вам здесь нельзя… Прошу вас, найдите мадемуазель Агату Керн и держите при себе… Прошу вас… И не заглядывайте в окна, все равно ничего не увидите… Будьте благоразумны…
Когда племянник просил таким тоном, тетушка не могла устоять. Она легонько пожала его локоть и торопливо вышла на улицу.
…Трашантый уже деловито составляя протокол. Пристав прохаживался по дому и рассматривал фотографии, на которых изображен был молодой офицер.
– Ну что, Алексей Сергеевич, дело печальное, но простое, – сказал он. – Жаль, что мадам Живокини решила свести счеты с жизнью… А ведь еще не старуха…
Пушкин попросил разрешения осмотреть дом. Ему позволили делать что душе угодно. Нефедьев был уверен, что тут уж комар носа не подточит. Пока чиновник сыска пропадал в других комнатах, в которые пристав не счел нужным заглянуть, он вполголоса обменивался с помощником мнением о том, что некоторые господа так и норовят загребать жар чужими руками. С чем Трашантый был целиком согласен.
Вернулся чиновник сыска с чашкой в одной руке и большим, если не сказать огромным, ридикюлем в другой.
– Нечто ценное? – спросил Нефедьев, оглянувшись на Трашантого. Помощник поддержал шутку. Ну еще бы: вечно сыск всяческой ерундой озабочен.
– Чашка на кухонном столе, ридикюль лежал на кровати Живокини, – ответил Пушкин.
– Бесценные наблюдения, – согласился пристав. Трашантый, не скрываясь, хмыкнул. – Для чего они вам?
– Вчера вечером у Живокини был гость. Который скрылся в комнатах при моем появлении. Успел забрать верхнюю одежду, обувь и даже чашку. Забыл про блюдце. Чашка оказалась на кухне, блюдце, как видите, на столе…
Все это казалось такими пустяками. Если не выдумкой. Мало ли какой гость не желал афишировать свои отношения с одинокой вдовой: яснее ясного… Или сама Вера Васильевна не хотела это раскрывать. Женщина. Одним словом…
– И что с того? – спросил Нефедьев.
– После моего ухода госпожа Живокини погасила свет, изображая, что легла спать.
Все было очевидно. Очевиднее некуда: погасили свет.
– Да неужели, – только сказал пристав, делая более чем откровенный намек. Трашантый его прекрасно понял.
– В десять вечера Живокини вышла из дома, чтобы поехать на рулетку.
– Вам откуда известно?
– Стоял на той стороне улицы, пока окончательно не замерз, – ответил Пушкин, чтобы не выдавать своего свидетеля. Чашку он поставил на стол. Трашантый тут же отодвинул ее локтем подальше от себя.
– И охота вам так убиваться: в мороз филерить…
– Силы подвели. Иначе могло закончиться по-другому…
– Да что по-другому?! – не выдержал пристав. Он уже чувствовал, что дело пытаются склонить совсем не туда.
– Госпожа Живокини на рулетке крупно выиграла.
– Неужели? Тысячу рублей, что ли?
– Двести тридцать восемь тысяч, – каждое слово Пушкин проговорил, как вколачивал гвозди.
Трашантый издал звук, будто в него в самом деле воткнули гвоздь, а он и лопнул. Нефедьев был более крепок. Хотя и готов был лопнуть. От досады. Опять выигрыш…
