Агата Кристофоровна искала тему, которая увела бы от опасной дорожки. И нашла.
– Может, поедем в «Лоскутную»? Повидаешь Настасью… Там ресторан пристойный…
Тимашев поморщился.
– Успеется… Три года не виделись, один день ничего не решит…
Кажется, отцовские чувства у него были не слишком развиты. Недаром после смерти жены отправил дочь за границу. Говорить об этом мадам Львова не считала возможным. Только подумала.
Андрей Алексеевич, видно, что-то решил и встал.
– Ну, царство небесное рабе божьей Анне, – сказал он. – Развеяться хочу… Поехали на рулетку…
Настал черед Агате Кристофоровне удивиться.
– Откуда ты узнал, что в Москве есть рулетка?
– Анна написала, – ответил он. – В конце депеши приписка: «В Москве теперь рулетка».
Причина, по которой Тимашев прибыл, оказалась проста. Ни дочь, ни «дело жизни и смерти» его не заставили бы выехать из Твери. Рулетка подняла на ноги. Тетушка помнила, как в юности Тимашев любил играть. Правда, головы никогда не терял. Если и выигрывал десяток франков, то столько и проигрывал. Он был самый предсказуемый тип игрока: играл не ради победы, а получая удовольствие от процесса.
Тимашев взял Агату Кристофоровну под руку.
– Поехали, Агатушка… Повеселимся, вспомним молодость… А потом в «Славянский базар». Кутить на выигранные!
Кто бы мог подумать, что несколько минут назад этот бодрый господин чуть не умирал от сердечного приступа.
23
Она опоздала. Сидя в пролетке, Агата увидела, что окна мадам Львовой темные. Чутье подсказало: подниматься на третий этаж не надо. Наверняка Агата Кристофоровна уехала на рулетку. Не дождавшись ее. Возможно, захотела проверить новую идею. Агата приказала извозчику ехать на Спиридоновскую улицу, но не спешить. Она не хотела прилететь на рулетку слишком скоро. Раз мадам отказалась от ее помощи, значит, и она не будет навязываться. Посмотрим, что получится…
У дома тетушки Пушкин заметил пролетку. И знакомый силуэт в ней. А еще заметил на другой стороне Тверского бульвара фигуру, державшуюся в тени. Что не мешало ее опознать.
Пролетка развернулась на Страстной площади и поехала в направлении Арбата. Невзрачная фигура последовала за ней. Благо лошадка плелась еле-еле. Пушкин мог засвистеть, вызвать городового, но что предъявить? Меток может гулять где вздумается. Нож сразу выбросит, как услышит свисток. Оставалось только следовать в некотором отдалении. Чтобы не заметил.
Меток был уверен в себе. Знал, что за ним никто не будет филерить. Шел за пролеткой легко, уверенно, не оглядываясь. Как вцепился у «Лоскутной», так уж не отпустит. Дело всего ничего – начать и закончить.
С Тверского бульвара пролетка свернула на Малую Никитскую, а там почти сразу за строящимся особняком купца Рябушинского, про который болтали всякие чудеса, выехала на Спиридоновку.
Сомнений не осталось: Меток шел за Агатой. Когда пролетка притормаживала, останавливался и он. Стоило извозчику чуть поддать, Меток ускорял шаг. Пушкин держался на другой стороне улицы.
Пролетка встала около дома-утюга с большими фонарями над входом. Агата протянула извозчику руку, он принял с поклоном плату, она сошла. Подниматься на рулетку Агата не торопилась. Напротив, как будто тянула время. Пушкин был поблизости, в темноте улицы. Следил за Метком.
Вор оглянулся и резво пошел к Агате. Она не могла знать, что происходит за спиной, поправляла шапочку и разглядывала вход.
Выбирая между свистком и остерегающим криком, Пушкин терял бесценные секунды. Меток побежал. Из рукава у него выскользнуло лезвие. До Агаты ему был один рывок.
Выбора не осталось. Пушкин бросился наперерез.
С разбегу Меток занес левую руку, чтобы нанести самый подлый удар: сзади в сердце. От него нет защиты, сразу и наповал. Нож взлетел над Агатой и упал со всей силы. Поймать или перехватить руку Пушкин не успевал. Он смог только одно: принять удар на себя. Заслонив Агату.
Нож вошел глубоко. Пушкин устоял, только толкнул Агату в спину. Привычным делом Меток повернул лезвие, чтобы наверняка, раз так случилось, и дернул на себя. Нож не поддавался, не хотел выходить. Медлить было нельзя. Дернув еще разок, Меток разжал пальцы. И побежал. Он видел лицо того, кого убил. Дело вышло хуже не придумать, и теперь ему надо поскорее уносить ноги, а то и бежать из Москвы. За убийство полицейского по головке не погладят. Меток бежал шустро, спасая шкуру.
Городовой Лапин стоял на углу Спиридоновской и Малой Никитской. Он уже приметил, что у большого дома случилась заваруха, кто-то побежал, кто-то упал на колени. Бежавший метнулся на другую сторону улицы, чтобы свернуть на Тверской бульвар и там потеряться.
– Стой! – закричал Лапин, расстегивая кобуру. Еще не зная, что случилось. В нем сработал инстинкт охотника: бежит – надо ловить.
– Стреляй!
Ему кричал человек, что стоял на коленях в снегу. Лапин взвел боек и выставил руку. Но еще не решался. Не часто городовому приходиться открывать огонь на улице. Можно сказать: не припомнил такого случая.
Убегавшему осталось пара шагов, чтобы завернуть на бульвар.
– Городовой, пли!!!
Прозвучало как приказ.
Уже не думая, Лапин поймал тень на мушку и жал курок, пока не кончились патроны. На тихой улице хрустели револьверные хлопки. В неясный миг убегавший споткнулся, раскинул руки и повалился лицом в тротуар. Кажется, достал… Которая пуля достала, городовой и думать не хотел.
Лапин дал в свисток тревожный сигнал, чтобы с других постов явилась подмога, и побежал к подстреленному…
24
Месье Клавель приходил в чувство не слишком уверенно. Эфенбах ругал себя, что перестарался. И приложил все усилия, чтобы крупье смог метать шарик. А именно: рассол, после него жирные блины, после снова рассол, и заедается большой ложкой черной икры. А для утверждения организма – наваристый бульон. Француз поначалу отнекивался, но вскоре втянулся. Не прошло и часа, как он обрел человеческое обличье и связную французскую речь. Кухня трактира Тестова и не такие чудеса творит. Буквально оживляет людей, особенно после Святок…
Михаил Аркадьевич решил не оставлять Клавеля. Мало ли, того опять потянет на коньяк. Он повез крупье в квартиру на Поварскую и честно выслушал причитания о несчастной судьбе. Зато в нужный час месье Клавель был как новенький рубль. Чтобы немного взбодриться, Эфенбах предложил ему пешком прогуляться до Спиридоновской. И на всякий случай крепко держал под руку.
Этот вечер он решил дежурить на рулетке. Лично. Даже Пушкину не доверил. Если вдруг кто-то опять посмеет сорвать банк, Михаил Аркадьевич уж так припрет, что тот выложит все секреты. И не посмотрит: почтенная дама или юная девица. Какая разница!
Гости собрались к открытию. Месье Клавель приветствовал игроков и провозгласил: «Faites le jeurs, messieeurs! Faites le jeurs, messieurs!», без чего рулетка не была бы рулеткой.
