– Что у вас тут происходит? – спросила Агата, пока ее тянули к дивану.
– А, пустяки. – Настасья смахнула блузки и апельсиновые корки с подушек. – Прошу вас, мадемуазель Бланш, присаживайтесь…
Агата послушно села. Настасья так и не отпустила ее руку, но не решалась начать. Она была так взволнована, что забыла прикрывать ранку на лице. Впрочем, и ранки не было – так, легкая царапина с тенями йода.
– Да что происходит, моя милая? Уж не влюбились ли без памяти?
К большому облегчению Агаты, Тимашева покачала головой.
– Нет, что вы, как можно… Зачем…
Барышня не обманывала. Обман Агата умела видеть насквозь. Особенно у наивных барышень.
– Ну говорите же скорей, что вас тревожит, – сказала она, ласково пожав руку Настасьи.
– Я боюсь, мадемуазель Бланш, – ответила она.
– Чего, моя милая?
– Не знаю, что делать… Просто места себе не нахожу… Ночью глаз не сомкнула…
Пора было встревожиться не на шутку. И Агата встревожилась.
– Да что, в самом деле, случилось?
– Прасковья пропала, – выговорила барышня и уткнулась лицом в блузку мадемуазель Бланш. Она рыдала и мелко вздрагивала. Глупого ребенка Агата ласково гладила по головке, приговаривая, что нельзя плакать, а надо рассказать толком.
Барышня плохо владела собой. Частые всхлипы мешали ей говорить. Слезы текли по щекам, она ничего не замечала. Агате пришлось утирать ей лицо своим платком. Наконец Настасья смогла внятно говорить.
Вечером Прасковьей овладело беспокойство, она стала метаться по номеру, позволила себе грубость. Они чуть было не поссорились. Прасковья успокоилась и сказала, что ей надо уехать. Уехать одной. На уговоры не поддалась, взяла свою одежду и выбежала из номера. С тех пор ее нет.
– Я просто не знаю, что мне теперь делать, – закончила Настасья.
Новость была не из лучших. Где может пропадать юная компаньонка в Москве ночью? Ответы Агата знала. Они были не из тех, что надо говорить вслух. Особенно при барышне с переменчивым характером. Последствия могут быть непредсказуемыми.
– Куда она могла поехать, как полагаете?
Тимашева пожала милыми плечиками.
– Ума не приложу… Разве что к тетушке Живокини… Или к мадам Львовой…
На этот счет Агата не сомневалась: мадам Живокини гостей уже не принимает, а про мадам Львову и вспоминать не хочется…
– Что Прасковья хотела?
– Не знаю… Ума не приложу…
В одном можно быть уверенной: на рулетке ее не было. Это Агата знала наверняка. В очередной раз ей приходилось менять планы. Не время обижаться, надо действовать. Ее сил не хватит, тут нужна настоящая помощь. Агата решительно встала и потребовала, чтобы Настасья привела себя в порядок. Барышня была послушна. Агата помогла сменить измятое платье, поправила ей прическу, чуть подкрасила брови и осталась довольна результатом. Хватило нескольких штрихов, чтобы Тимашева посвежела и похорошела.
Теперь и в полицию не стыдно показаться.
2
Давненько в Арбатской части не случалось ничего подобного. Пристав не мог вспомнить случая, чтобы его городовые открывали огонь на поражение. А тут – не только стрельба, но и пораженная цель. Да еще какая: вор по кличке Меток был известен тем, что пускал нож метко и без предупреждения. За что и получил воровскую кличку. За ним числилось много темных делишек, только взять не могли. И вдруг такой подарок: покушение, живой свидетель, вернее, пострадавший, и мгновенное возмездие. Вот такое правосудие Нефедьеву даже нравилось: не чикаться с вором, а пристрелить на месте. Была бы его воля, он бы вернул старые московские порядки, еще до реформ Петра (будь он неладен, царь-плотник): рвать у вора ноздри, потом бить батогами, подвешивать на столбе и держать, пока вороны мясо не склюют. Наглядно и поучительно. Зато тогда в Москве и замков не знали. Не то что теперь…
Одно смущало Нефедьева в докладе городового: как это повезло Пушкину получить нож в грудь и уцелеть. Однако Лапин божился, что видел собственными глазами, как их благородие получил удар, упал на колени, а потом встал как ни в чем не бывало. После чего выразил городовому благодарность за меткий выстрел… Лапин был трезв как стекло, приставу пришлось поверить в невероятное. Бессмертный, что ли, этот чиновник сыска…
Когда же Пушкин лично появился в участке с утра пораньше, Нефедьев встретил его тепло, жал руку и благодарил, что помог подловить вора. При этом косился на пальто и замечал небольшую прореху, как от ножа, на правой груди.
– Как же вы уцелеть смогли? – все-таки не удержался он.
– Каждое утро гигиеническая гимнастика, зимой обливаюсь водой, обтираюсь снегом, ныряю в прорубь. Закалил кожу, – ответил Пушкин. Показывать спасительный блокнот ему не хотелось. А лишняя легенда не повредит.
Пристав не мог понять: над ним шутят – или в самом деле закалка.
– Вы же вроде поспать любите…
– Как проснусь – сразу за гимнастику. И вам советую. – Пушкин не стал снимать пальто: в сюртуке тоже прорезь. Нефедьев будет разглядывать. – Игорь Львович, я ночь провел в доме Живокини. Не возражаете?
– Ваша воля, – ответил пристав. – Кого караулили?
– Была гипотеза, что может появиться ночной гость. Как в деле Терновской. Гипотеза оказалась неверной.
– Ну и хорошо… Так мы договорились, что Вера Васильевна сама пулю в лоб пустила?
– Сегодня к вам прибудет свидетель, который должен провести опознание, – только сказал Пушкин.
И как по заказу – отворилась дверь, вошел моложавый господин. Приказчику было немного не по себе. Он снял шляпу и огляделся.
– Прошу простить, господа, это 1-й участок Арбатской части? Я правильно пришел?
Тут Блум заметил Пушкина и направился к нему с явным облегчением.
– А, вот и вы… Ничего, что забежал пораньше перед открытием магазина?
Пушкин уверил, что для нынешнего дела это к лучшему. Он попросил подождать в приемной части, пошел в медицинскую распорядиться, чтобы приготовили тело. От доктора требовалось совсем немного: переложить в мертвецкой тело с полки на стол и прикрыть простыней. Преображенский обещал исполнить, хотя с утра пораньше перекладывать трупы не любил.
Нервное беспокойство Блум тщательно скрывал. Он вежливо улыбнулся Пушкину.
– Надо опознать задержанную? Или по полицейской фотографии? – спросил он, показывая, что читает «Приключения»
[47] в «Ведомостях Московской городской полиции» и криминальные романчики. Что, в общем, одно и то же.
– Надо, – ответил Пушкин, чтобы не пугать заранее.
Вернулся доктор и сообщил, что для опознания все приготовлено.
