– Есть гипотеза, – доложил он, – Мадам Живокини могла застрелить Терновскую и пустить пулю себе в висок…
– Это каким же фендерыком?
– Вероятно, Живокини купила пистоль в оружейном магазине «Силин и Ролен».
– На боку Кузнецкого?
– На углу Неглинного проезда и Кузнецкого Моста, – уточнил Пушкин. – Приказчик опознал ее.
– Погоняй, сокол мой, – сказал Эфенбах, недовольный, что из него тянут жилы.
– Доктор Преображенский провел сравнение пуль, которые извлек из сердца Терновской и головы Живокини… При помощи лупы удалось установить схожие следы.
– Она стреляйничала? – не выдержал Михаил Аркадьевич.
– Так думает пристав Нефедьев, – ответил Пушкин.
– А ты куда думаешь?
– У этой гипотезы есть слабое место: пропавшие деньги…
– А рулеткина тайна?
В математике есть величины столь малые, что ими можно пренебречь. Пушкину очень хотелось пренебречь такой мелочью. Но формула без этого винтика выдавала заранее странные результаты.
– Нет никаких данных на этот счет, – сказал Пушкин.
Эфенбах принялся отбивать на столе ритм, в котором можно было узнать что угодно: от вальса феи Драже до «Эх, полна моя коробочка». В зависимости от развитости слуха.
– Плохо, плохо, плохо, – сообщил он. – Вчера на рулетке девицу по щекам в чувства привел. На zero сто рубликов хлопнула и сама хлопнулась… Такой заморыш… А больше никаких пирогов… Так, вечер убил…
Пушкин предполагал, кого спасла мощная рука его начальника.
– Так что делать с убиенной… Живодревой?
– Мадам Живокини… Приказчик видел, как она ушла после покупки пистоля с какой-то барышней…
– Ну так вот! Хватай! – оживился Михаил Аркадьевич. – Кто такая?
– Пока не могу сказать точно… Есть несколько кандидаток. Одна из них два дня как пропала…
Эфенбах снова разразился тирадой из слова «плохо».
– Секрет положительно найти и изничтожить, – закончил он. – Сам бдеть буду нынче на рулетке…
Пушкин поднялся.
– А постой-ка… – Эфенбах был серьезен. – Вдруг нынче опять выигрыш страшный выпадет у меня на глазах… Так это вот оно… Чтобы с пониманием хватать… Это убийца выиграет?
На этот вопрос у формулы сыска было несколько ответов. Но каждый не слишком надежный.
– Высока вероятность…
– Как высока?
– Пятьдесят два процента…
Такой ответ Михаила Аркадьевича не устраивал.
– Маловато будет…
Иного ему не предложили.
– Прошу разрешения задействовать чиновников Актаева и Лелюхина сегодня вечером, – сказал Пушкин.
– Зачем тебе?
– Возможно задержание подозреваемых…
– Ищи убийцу! – приказал Эфенбах и больше не задерживал.
Именно этим Пушкин собирался заняться. Без лишних напоминаний.
7
Когда блестящая мысль приходит в две головы, они неизбежно сталкиваются. Фудель только вошел в холл «Лоскутной», как увидел другой букет, чуть более роскошный, чем у него. Господин, державший букет, попытался было увильнуть, но Фудель направился прямиком к конкуренту.
– Какими судьбами, Петр Ильич? – спросил он.
– Неужели Алексей Иванович, собственной персоной? – отвечал Лабушев, на всякий случай держа букет высоко. Чтобы прикрыть лицо от возможного покушения.
– Что вы здесь забыли, старый пень?
– Вас забыл спросить, мерзкий прощелыга и альфонс!
Разговор дальних родственников нельзя было назвать родственным. Хотя со стороны казалось, что джентльмены сердечно рады встрече.
– Я вам лицо сейчас исцарапаю, – пригрозил Фудель.
– Ничего не выйдет… Лучше бы на букете не экономили. Выбрали старый веник…
– Сам ты старый веник!
– А ты, гаденыш, не получишь никогда то, что хочешь!
– Мы еще посмотрим!
– И смотреть нечего! – ласково сообщил Лабушев. – Если только узнаю, что ты протянул свои грязные лапки к ней, расскажу, как ты жил за счет пожилых дам. И не просто расскажу, а предоставлю письма, где просишь денег…
Такой обиды юный Фудель снести не мог. Губы мелко затряслись.
– А я расскажу, что вы, дядя Петя, все заложили. Последний нищий на Лубянке богаче вас. Так что не советую…
Тут словесная дуэль должна была перейти в цветочную фазу, когда противники охаживают друг друга букетами, но в холл вошла мадемуазель Тимашева. Не одна, а в сопровождении какой-то дамы… Оба дуэлянта как по команде замерли с букетами, будто изготовившись к рывку. Заметив их, дама закрыла собой Тимашеву, что-то прошептала и направилась прямиком на господ с цветами. Так, чтобы не могли ее избежать.
Фуделю и Лабушеву осталось только наблюдать, как их мечта быстро уходит по лестнице. Нельзя же скандал устроить в публичном месте.
Агата встала перед ними, уперев руки в боки.
– Чтоб ноги вашей здесь не было. Пошли вон.
Манера была столь оскорбительна, что враги невольно объединились.
– Да вы кто такая? – спросил Лабушев, разглядывая даму. И находя ее не только симпатичной, но и небедной. Явно не гувернантка. Прислуга в таких шубках не разгуливает.
– Это что еще за выходка? Попрошу сменить тон и выйти вон, – храбрился Фудель, от нервов заговорив в рифму.
– О, так я знаю ее! – Лабушев обменялся с родственником кивком. – На рулетке все крутилась…
– Так точно: воровка или аферистка…
– В полицию ее свести!
– Верно, Петр Ильич, зовите городового. Сейчас ее в участок…
Господа раздухарились, но выходило не слишком убедительно. Мешало ледяное спокойствие Агаты.
– Все? Пар выпустили? А теперь вон отсюда, – сказала она, не меняя тона.
– Да вы как смеете… – не слишком уверенно начал Лабушев.
– Нельзя терпеть… – подхватил Фудель.
– Еще слово, и будете иметь дело с господином Пушкиным из сыскной полиции. Вы у него давно на подозрении в убийствах несчастных дам. Повторяю последний раз: Лабушев, Фудель – вон!
Имя чиновника сыска подействовало, как дубина. Господа с букетами тихонько обошли страшную мадемуазель и бросились к выходу. Только цветы, никому не нужные, на прощанье махали Агате головками. Цветов ей было жалко. Цветов ей никто не дарил. От чистого сердца.
Агата повернулась, чтобы идти к Настасье, но перед ней стоял другой господин. Она его сразу узнала. Тот самый ухажер мадам Львовой, что бросал взывающие взгляды.
