– Рогожина, – ответила барышня, любуясь переливом блесток на черном бархате. Как искрами алмазов.
– А отчество?
– У нее нет отчества, она прислуга, дочь прислуги…
– В заграничном паспорте должно быть вписано отчество, – сказал Пушкин. – Позвольте взглянуть на паспорт?
Настасья отбросила платье.
– Не знаю, куда Прасковья его засунула… Надо искать… А, вспомнила: она Ивановна…
– Кто был ее отец?
Тимашева чуть нахмурилась.
– Откуда мне знать? Какой-то крестьянин… Давайте о другом…
Сворачивать с темы Пушкин не собирался.
– Вы с Прасковьей росли вместе…
– С самого детства… Сколько себя помню, она всегда была рядом… Маменька наряжала ее, как мою куклу…
– Обучалась вместе с вами…
Разговор Тимашевой наскучил. Она встала, прошлась по номеру, открыла шкатулку, посмотрела содержимое, будто хотела примерить украшения, и захлопнула.
– Да, сидела со мной, чтобы не было скучно… Домашнему учителю все равно, учить одну или двух…
– Прасковья выучила языки и прочие элементарные науки?
Настасья подошла к нему и взглянула прямо в лицо. След на щеке еле заметен.
– Все, что давали мне, получала и Прасковья… Не понимаю, как это может помочь в ее розыске…
– Настасья Андреевна, надо быть готовой к тому, что Прасковьи уже нет в живых…
Она скривила губы.
– Это ужасно… Я привыкла к ней… Глупо называть прислугу подругой, но это так…
– Розыску сильно бы помогло, если бы вы вспомнили женщину, которая разговаривала с Прасковьей…
Тимашева не поняла, что от нее хотят.
– О какой женщине вы говорите?
Он напомнил случай, когда некая дама ошиблась номером и общалась с компаньонкой.
– Понятия не имею, кто она, – сказала Настасья. – Даже мельком не видела, Прасковья загораживала дверь…
– Имя Полины Васильевны Завадской вам ничего не говорит?
– Никогда не слышала о такой. – Барышня не отводила глаз. – Хотя… Постойте… Это девичья фамилия моей матушки… Но маменька никогда не упоминала, что у нее есть еще сестра.
Оставалось показать снимок пяти барышень, который дожидался в кармане пальто.
– Узнаете матушку?
Она указала на барышню в первом ряду.
– Вот моя маменька… Мне так ее не хватает… Я знаю эту фотографию… Точно такая хранится у нас в доме. Только вот у этой барышни… – Настасья указала на проклятую и забытую сестру, – …лицо содрано. А кто она?
– Хотел узнать у вас, – сказал Пушкин, убирая картонку. – Судя по платью, собрались на увеселения?
Настасья улыбнулась.
– Надо развеять горечь утрат… Буду счастлива, если составите мне компанию… Может быть, съездим на рулетку… И кто знает, вдруг удача улыбнется мне. Говорят, что новичкам везет…
– Собираетесь на рулетку?
– Еще не решила. – Тимашева кокетливо тронула прическу. – А что рекомендуете вы?
– Рекомендую остаться и никому не открывать. Особенно дамам, которые ошиблись номером…
Давать подобный совет барышне, которая надела вечернее платье в блестках, так же бесполезно, как дуть против ветра. Мадемуазель Тимашева хотела развлечений и намеревалась получить их. Ничто не могло остановить своевольный характер. Никому не подчиняется, никому не дает отчета. Сама себе хозяйка…
– Остаться в номере? – возмущенно спросила она. – Что за глупость? Чего мне бояться? Мы в Москве, а не в диком лесу.
Порой в диком лесу бывает безопасней, чем на темной московской улице. Пушкин знал это не понаслышке. Но разве объяснишь такое богатой наследнице.
– Будьте благоразумны и не будьте беспечны, – сказал он, поклонился и вышел.
Кажется, мадемуазель Тимашева недовольно топнула ножкой.
Пушкин вернулся в номер, где Ермолов проводил описание.
– Засаду тут оставить? – спросил пристав. – Люди у меня имеются.
– Здесь засада бесполезна. – Пушкин поглядывал на тело. – Мадам не вернется.
– Полагаете? – Ермолов не скрывал сомнений.
– Она получила все, что хотела, и теперь может исчезнуть…
– Зачем понадобилось душить какую-то горничную?
– Все ответы, Сергей Николаевич, мы получим в ближайшие часы…
Можно позавидовать такой уверенности. На этот счет у Ермолова было другое мнение.
– Если скоро убийц сыщете, почет вам и уважение, – только сказал он.
– Без вашей помощи это будет невозможно.
Такое обстоятельство было приятно. Пристав ободрился.
– Чем можем, поможем… Только протокол закончу.
– Протокол подождет, – сказал Пушкин и стал давать подробные инструкции. Ермолов слушал и про себя удивлялся: откуда такие предположения? Не предположения, а будто чиновник сыска точно знает, что случится. Знает будущее.
– А если она не поедет? – в сомнении спросил он.
– Вероятность меньше одного процента, – последовал ответ. – Для этого возьмите самых толковых из ваших людей.
Рад бы пристав взять толковых чиновников участка, да только где их взять? Опять все самому придется делать. Он понял, что вечер предстоит долгий.
22
Месье Клавель раскланивался с игроками. Знакомым – подчеркнуто вежливо, новым лицам выражая свое почтение. Присутствие господина комиссара криминальной полиции, как он называл про себя Эфенбаха, казалось надежной гарантией от любых потрясений. Ничего не может случиться дурного, если такой человек на страже. Перед началом они еще раз условились, когда и какой тревожный сигнал будет подан.
Сегодня игроков прибавилось. Слух о рулетке летел по Москве. За столом было тесно. Месье Клавель объявил начало игры, напомнил, что ставки не ограничены, и провозгласил: «Faites le jeurs, messieeurs! Faites le jeurs, messieurs!» Игроки послушно делали ставки.
Шарик полетел над цилиндром.
Заметив Фуделя, Лабушев предпочел держаться подальше. В кармане у него лежало пять рублей, какие смог выручить за пару стульев. У его дальнего родственника осталась сотня из подаренных мадам Живокини. Фудель решил, что будет ставить только по маленькой и только по системе. Но начать не решался. Осторожничал.
Игра шла своим чередом. На двенадцатом круге в зал вошла дама в светлом платье с простой, но красивой прической. Плечи ее прикрывала яркая шаль. На вид ей было лет тридцать, то есть далеко за чертой «последней надежды» выйти замуж. Она держалась независимо и просто, без смущения протиснулась к столу и внимательно изучила меловую доску с записями выпавших номеров. Лабушев сразу приметил незнакомку. Было в ней что-то такое, что привлекало внимание. Как будто он где-то ее видел. Только не может вспомнить, где именно… Он стал следить, как дама будет играть. Пропустив три кона, она поставила на zero. Лабушев инстинктивно полез в карман, чтобы повторить за ней ставку, но удержался. Деньги были окончательно и бесповоротно последними.
