– Чудесная новость. С родом Тимашева покончено… Теперь наследство получит тот, кто заслужил его страданиями…
– Ваша дочь осталась единственной наследницей особняка Терновской и поместья Тимашева. – Пушкин указал на Агапу. Светлое платье было хорошо заметно в темноте.
– А это вас не касается! – возвысила голос Завадская.
– У меня гипотеза: она – дочь Тимашева…
– Молчать! – крик был такой, что дрогнули стекла. – Довольно разговоров, господин Пушкин. Вы назвали свою цену, я предлагаю свою. Вот эти две милые дамы пока еще спят. Но могут не проснуться… Если их не разбудит доктор. Времени у вас очень мало, Алексей Сергеевич. Сейчас Агапа свяжет вам руки и засунет кляп в рот. Как только мы исчезнем, обещаю вызвать доктора, чтобы он спас ваших женщин…
– Исчезнете вместе с медвежьей шкурой? – спросил Пушкин. – В ее подкладке удобно хранить пачки ассигнаций, ее удобно перевозить, закрываясь в санях от мороза. Никто не подумает…
– Хватит! – оборвала Завадская. – С каждой минутой утекает жизнь моей подруги Агаты и этой вашей… Бланш…
Пушкин подошел к окну.
– В таком случае, Полина Васильевна, предлагаю повысить ставку.
– Это как же?
– Раз не хотите платить, тогда предлагаю вам сдаться. Дом окружен полицией. Даже если я вас выпущу, возьмут городовые…
Завадская засмеялась.
– Такой глупый блеф, Алексей Сергеевич… На улице пусто…
Пушкин протянул руку.
– Будьте добры, свет.
– Дай ему, пусть поиграет, – сказала Полина Васильевна.
Агапа подошла и сунула подсвечник.
– Глядите, вот оно! – Лелюхин показывал на особняк.
Теперь и пристав заметил, как в дальнем окне трижды поднялись и опустились огоньки свечей.
– Что за ерунда… – проговорил он.
– Держи! Хватай! – закричал Василий Яковлевич и первым бросился в прихожую. Нефедьев догнал и обогнал строгого чиновника на улице. И дунул в свисток. Со всех сторон к особняку бросились замерзшие городовые. Улицу разбудил топот сапог и крики команд.
Пушкин поставил подсвечник на подоконник.
– Убедились?
Бросив каталку, Завадская отошла в дальний угол гостиной и пропала в темноте.
– Вам не изменить того, что должно быть, – послышался ее голос. Раздался звук льющейся воды. В нос ударил резкий запах керосина. – Все достанется наследнице! Агапушка, прощай! Будь счастлива! Тебе принадлежит весь мир…
Чиркнула спичка. Из темноты вспыхнул факел. Столб огня бил, будто из пола.
– Мама! Нет! – истошно завопила Агата, схватившись за голову.
Поймав штору, Пушкин дернул изо всех сил. Старый карниз держал крепко. Не сорвать… Он бросился к горящей женщине. Огонь пылал так, что нельзя было коснуться. Пушкин ухватил спинку стула и толчком направил факел на ковер, чтобы закатать и сбить пламя. Завадская пошатнулась, упала и повалилась на шкуру. Старая шерсть вспыхнула, как порох. На полу разгорался большой костер. Пыль разносила огонь всюду.
Когда Нефедьев вбежал в особняк, перед ним предстала картина, какую не забыть до последних дней. В темноте разгорался пожар. Пламя расползалось по стенам. Стоя на коленях, истошно кричала экономка, а Пушкин толкал кресло с дамами без чувств.
– Тушите! – крикнул он, выталкивая каталку на улицу.
Схватив первое, что попало в руку, пристав бросился на борьбу с огнем. До сих пор Москва боялась пожаров…
24
К полуночи черный скелет особняка еще дымился.
Пожарная команда 1-го Арбатского участка прибыла, когда пламя било из всех окон. Заливали, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома. К счастью, мороз и безветрие помогали. Когда сгорело все, что могло гореть, огонь отступил. Жар был такой, что вода не замерзала, а шипела паром…
Михаил Аркадьевич был бодр и деятелен, не заметил, как извозил щеки копотью. Он давал команды полицейским, пожарным и даже разбуженным жителям Большой Молчановки, что собрались поглазеть на пожар.
– Ну, сокол мой, раздражайший, экую кулебяку завернул! – сказал Эфенбах, подходя к Пушкину. – Все точки по пенькам расставил!
Начальник сыска уже знал, что убийца поймана, но не подлежит суду. Обгорелое тело Завадской вытащить успели, спасти ее было нельзя. Тело лежало в снегу, прикрытое рогожкой.
– Наверняка, значит, рулеточный секрет сгинул? – продолжил Эфенбах, поглядывая на санитарную карету, в которую сажали Агапу. Санитары держали ее под руки, она что-то шептала, покачивая головой и не понимая происходящего.
– Вопрос к докторам лечебницы для душевнобольных, – сказал Пушкин. Он потерял шапку, пальто и сюртук были расстегнуты, но мороза не замечал. – Потрясение Агапы Завадской слишком сильное…
– И то сказать, мамаша: облить керосином и сжечь… Что за дурь такая?
Пушкин старался выбирать выражения:
– У нее не осталось выбора… Завадская не думала, что будет раскрыта. Оружия нет, снотворное потратила на мадам Львову и мадемуазель Агату. Осталось ведро с керосином.
– Печь топить? – спросил Эфенбах, вытирая лицо рукой и только больше замазываясь.
– Уничтожить следы. После выигрыша Агапы все должно было исчезнуть в огне…
– Вот дракон огненосный! А красотка эта, – он кивнул на санитарную карету, проезжавшую сквозь толпу зевак, – 280 000 на рулетке подняла… Сам видел…
– Не повторяйте ее игру, – сказал Пушкин. – Такая комбинация ставок на один раз… Надо знать принцип…
– И не думал! – возмутился Михаил Аркадьевич, который точно запомнил, на какие комбинации и в какой очередности надо ставить. Оставалось найти игрока. Самому как-то неудобно… – Так спосилим доложить, что грабеж рулетке покончен?
– Можете доложить, – ответил Пушкин.
– Вот так вот! Как шило в лоб!
По чести, Эфенбаху больше незачем было оставаться на пожаре. Завтра утром получит грозовой разнос от обер-полицмейстера за третий проигрыш, покорно выслушает и четко доложит, что отныне рулетка будет крутиться только в прибыль. Секрет выигрыша надежно спрятан в мозгах спятившей барышни. А если она придет в себя, никуда не денется: в лечебнице для душевнобольных и не такие тайны по палатам рассказывают. Пора было ехать домой, ведь семья встретила Крещенский сочельник без него. Но Михаил Аркадьевич не служил бы в сыске, если б не страдал общим недугом сыщиков: любопытством. Дожидаться завтрашнего утра, когда Пушкин представит доклад о проведенном раскрытии, было немыслимо. Ему хотелось узнать все и сейчас.
– Ну, раздражайший мой Алексей, как злодейку выковырял? – Эфенбах дружески толкнул его в бок. – Болтают, формулка у тебя волшебная имеется?
Пушкин хотел уехать как можно скорее, но Михаил Аркадьевич не отпустит, пока не насытит любопытство.
