– Разумно, – согласился Лейба. – Бой в колонии – опасно для женщин и детей.
– И вот ще шо. – Махно достал из-за пазухи бумагу, на которой был длинный список имен и фамилий. Многие зачеркнуты. Лишь два имени – Исака Гольцмана и Симона Острянского – не тронул чернильный карандаш. – Эти двое – ваши?
– Да, – прикоснулся корявым пальцем к бумаге Лейба. – Плохие портные. Я бы не посоветовал вам шить у них даже картуз.
– Они предатели. – Нестор передал список. – Они предавали ваших людей.
– Я догадывался, – печально кивнул старик. – А что с вычеркнутыми?
– Мы их расстреляли.
– А почему не расстреляли и этих?
– Те были из Гуляйполя. А эти – из вашей колонии. Вы уж сами их… Нам ни к чему, шоб кто-то сказал, шо мы убиваем евреев.
– Нет… Еврей не может расстреливать еврея.
– Это шо, тоже в ваших мудрых книгах написано?.. Мы своих предателей, значит, можем расстреливать, а вы своих нет? – нахмурился Махно. – А как же тогда революцию делать? С этой вашей добротой?
– Не будем спорить… Если будет бой, я пошлю их туда, куда надо. И пускай Бог разберется, как с ними быть.
– Умные вы люди, – вздохнул Нестор. – Значит, пусть Бог расстреляет?
– Может быть. Он больше про них знает… Вы, козаки, сколько лет на земле?
– Ну, лет четыреста, может, пятьсот, – прикинул Махно.
– А мы – три тысячи, а то и больше. Мы пережили египетский, вавилонский плен, персидское, греческое, римское владычество… Если бы еврей убивал еврея, что было бы с нами?
Нестору осталось только покачать головой.
– Созывайте отряд! – приказал Махно. – Будете теперь называться еврейской ротой. Вольетесь в нашу армию. Но командиром по-прежнему будете вы, Лейба!
– А то кто ж еще! – пожал плечами Шимонский.
Он свистнул, как некогда, в два пальца. И тотчас колония ожила.
К месту сбора побежали молодые люди: кто в традиционной одежде, кто в немецкой форме, кто в старой русской. Оружие стало у них получше, берданки и дробовики сменили «манлихеры» и трехлинейки.
– Только от шо, – предупредил Махно. – С патронами у нас туго.
– Я так и думал, – ответил Лейба. – Раньше на черный день мы копили деньги. Теперь, когда настали сплошь черные дни, копим патроны… Что ж, обойдемся своими припасами.
Бывший драгун Якоб, со своим неизменным «Льюисом» на плече, встал первым, по нему подравнивались остальные. Вихрастый очкарик с волочащейся по земле саблей. Угрюмый крепыш с длинными пейсами, торчащими подобно кошачьим усам. Долговязый немолодой колонист со шрамом на лбу…
Махновцы насмешливо смотрели на эту странную новую роту в войске батьки Махно. И когда Лейба удалился к шеренге, кто-то из конвоя спросил:
– Батько, це шо? Рота чи вооруженна синагога? Чого у ных таки прями ружжа?
– Выкинь глупости с головы! – отрезал Нестор. – Я таких видел в деле. Нормальные хлопцы!
– Ряды сдвой! – скомандовал Якоб, и отряд довольно четко выполнил команду.
Лейба с улыбкой искоса взглянул на Махно: мол, знай наших!
– Скажите им речь, батько! – попросил Лейба. – Скажите им такую речь, шоб заиграло сердце!
Нестор подошел поближе к строю. Вглядываясь в лица, набрал побольше воздуха. Выдержал паузу. И по мере того как он выжидал, люди еще больше подравнивались и наконец замерли. Им тоже хотелось выглядеть орлами. Даже те, кто был явно не предназначен к военной службе, тянули вверх подбородки. Подрагивали длинные винтовки в руках малорослых мальчишек. Не очень, прямо скажем, устрашающее для противника зрелище – строй еврейских колонистов.
– Бойцы революции! – прокричал Нестор. – Настал и ваш час защиты воли и свободы, каковую принесла на Гуляйпольщину великая наша мать Анархия!.. Что такое жизнь человеческа? Так, ничто! С комариный хоботок! А счастье и равенство всех людей, всех наций? Эт-то ж во! – Он раскинул руки, обнимая пространство…
Его слова летели над пробуждающейся степью. Подступала весна девятнадцатого года, самого кровавого в истории Гражданской войны…
Глава тридцатая
Федос Щусь, перейдя вброд речку Токмачку, залег на бугорочке среди верболоза и рассматривал в бинокль другую колонию, немецкую – Либерсдорф. Она казалась игрушечной в линзах трофейного «цейса». Аккуратные домики, черепичные крыши, люди в жилетках, гольфах и чулках, копошащиеся во дворах.
– Живут же, заразы! – сплюнул Щусь, не отрываясь от бинокля. – Богатеи. Ксплуататоры!
– Дай! – протянула руку к биноклю Маруся Никифорова и, получив игрушку, тоже зло процедила: – Аккуратисты, гады! Прям душа горит!
Полк Щуся, тачанки, конница – все было упрятано позади, в лощине, среди низкорослых приречных деревьев и верболоза, который уже начал пушить свои сережки.
– И у меня, Манюся! Тоже! Душа горит! – Щусь воровато огляделся по сторонам и вдруг приник к Марусе. Обхватил ее одной рукой, а другую попытался сунуть ей за пазуху. И при этом хриплым прерывающимся голосом бормотал: – Я это… я трошечки… ты не думай… сколько уже без бабы…
Маруся дернулась так, что Федос откатился. Вскочила и, выхватив из-за голенища плеть, несколько раз огрела ею Щуся по голове.
– Ляжь, скаженная! – прикрывая рукой голову, прошипел Федос. – Увидят – перестреляют!
– Козел! – прошипела Маруся и снова улеглась рядом со Щусем.
– Не злись, Манюся! Мы, мужики, як старц(и). Наше дело просить, ваше дело чи отказывать, чи давать. Но шоб плетюганами… – Он провел рукой по лицу, нащупал вздувшиеся болезненные рубцы. – Ты глянь, шо с лицом сотворила. Меня ж мои хлопцы не узнают.
– Еще раз Манюсей обзовешь – точно не узнают.
– Малохольна! Беры свой отряд и пали колонию! Всю! Шоб батько там, в Гуляйполи, столб дыма увидел! И немцев с села не выпускай, пускай посмаляться… Гранаты кидай! Побольше грома!
– А ты? – уже мирно, почти дружелюбно спросила Никифорова.
– А я выйду на Сеножаровску дорогу. Белякы як увидят, шо колония горит, кинутся своим на подмогу. Тут им Фома Кожин и покажет, как он рубит дрова…
– Хитроумный ты, чертяка, – усмехнулась Маруся. – Наверное, многим девкам головы скрутил за свою молодость…
– А я ще не старый, – оскалил зубы Щусь. – Ще поскручиваю.
– Нарвешься на какую-то! – Маруся смерила Щуся презрительным взглядом. – Пообрывает тебе все, шо висит… котяра!
Они спустились в лощину. И уже через несколько мгновений Маруся со своим отрядом помчалась к колонии…
А Щусь прошелся вдоль тачанок, мимо Фомы Кожина, мимо деда Правды.
– Нам спешить не надо. Хай Маруська делает свою роботу, – сказал он небрежно. – А задача у нас така: сделать этим колонистским гусарам примерно то, шо тогда под Дибровкою!.. Не забыл, Фома?
