«Так сколько же раз мы живем? – спросил он себя. – Сколько судеб приготовлено нам в сияющих чертогах Высокого Неба?»
Карл посмотрел на факел, горевший в руке, и, не задумываясь, отшвырнул прочь. Он уже понял, что свет в этом зале никогда не погаснет. Во всяком случае, он не погаснет до тех пор, пока Карл не покинет это место насовсем. Вопрос был лишь в том, куда он отсюда уйдет и уйдет ли вообще. Магия зала Врат поражала своей невероятной силой и неслыханной изощренностью. Даже время здесь текло совсем с другой скоростью, чем, скажем, там, в мире, создаваемом магией волшебных зеркал. Но и это, если разобраться, являлось не большим чудом, чем сами прожитые Карлом нигде и где-то жизни. Впрочем, теперь, когда снова получила продолжение его собственная, не приснившаяся и не пригрезившаяся жизнь, небезинтересно было узнать и то, отличается ли скорость течения времени здесь, внутри этих гранитных стен, от той, что определяет жизнь человека вне их. Как ни мало было ему известно на сей счет, Карл склонен был полагать, что отличается. Но для проверки этого предположения следовало покинуть зал Врат.
«Врата Последней Надежды…» – теперь он знал со всей определенностью, что это не художественный образ и не символ веры, а реально существующий предмет. При том существующий не где-то вообще, а именно здесь, в этом древнем зале, куда в конце концов и привела Карла дорога длиною в жизнь.
«Последняя надежда, – мысленно повторил он, пробуя привычные, как молитва, слова на вкус. – Последняя… Но чья это надежда?»
Впрочем, ответ на этот вопрос был им, кажется, уже получен. И если так, то и многие другие вопросы, составлявшие предмет его размышлений в последние шесть месяцев, получили наконец разрешение. И все-таки спешить с выводами было бы опрометчиво. Кто знает, возможно, такова и была цель Зеркала Ночи – внушить Карлу некоторые ложные истины?
– Не спешите с выводами, господа студиоузы, – сухой, как старый пергамент, голос мэтра Горностая прозвучал в зале Врат так явственно, как если бы старый философ оказался теперь здесь во плоти.
«Не буду», – согласился с ним Карл, возвращаясь к первому вопросу.
«Как быстро бежит время?»
Любопытный вопрос. Как раз из тех, что так любил старик. Но чтобы проверить гипотезу о скорости течения времени в разных частях лабиринта, Карлу действительно необходимо было покинуть это место, чего сделать он пока не мог. Впрочем, если дорога назад была невозможна для него, кто-то другой мог бы прийти к нему сюда. Мысль эта заставила Карла перевести взгляд на дверь, через которую – то ли вечность, то ли всего лишь несколько минут назад – вошел он сам, и, как оказалось, посмотрел вовремя.
Тихо, едва слышно, скрипнула отворяющаяся вовнутрь створка двери, и, вытянув перед собой прогоревший почти до самого конца факел, в зал вошла Дебора. Она вышла на свет из плотной тьмы, заливавшей пространство за ее спиной, но шла при этом так, что создавалось впечатление, словно все обстоит как раз наоборот. Дебора двигалась медленно и осторожно, то есть так, как если бы именно здесь, в зале Врат, царил непроглядный мрак, в который она неожиданно попала со света. И факел она держала высоко, чтобы «осветить» как можно больший участок пола под ногами, но глаза ее были при этом широко распахнуты, подобно тому, как делают это люди, оказавшиеся во тьме. А между тем, Дебора сделала еще один неуверенный шаг вперед, и сразу же в проеме двери появилась Валерия, державшая в опущенной руке свой, уже окончательно погасший факел.
«Интересно… – мысли Карла, еще не вернувшие себе привычной легкости и скорости, были медлительны и неповоротливы, как снулые рыбы, но уже то хорошо, что он снова мог думать. – Интересно, что заставило их забыть о моей просьбе, время или?..»
«Тет… – неожиданно припомнил он. – Тет ведь означает два!»
Действительно, буквы трейского алфавита имели также и числовые значения, что и дало когда-то толчок возникновению трейской нумерологии, которая со временем благополучно превратилась в герменевтику. Трейская нумерология вообще много чего породила и много чему дала жизнь, но не в этом дело. «Тет», которую Карл выбрал сам и не случайно, эта тет, и в самом деле, была не только буквой.
«Два… Выходит, я позвал их сам?!»
2
Карл хотел было окликнуть их, но этого не потребовалось. Женщины неожиданно остановились и заозирались с таким видом, как если бы вокруг них происходило сейчас нечто замечательное и необычное, нечто такое, чего Карл, по-прежнему сидевший, откинувшись в изнеможении на стену около Зеркала Ночи, видеть не мог. Но так ведь все и обстояло. Он пришел сюда раньше, и серебристый мерцающий свет зала Врат приветствовал его первым. Теперь же пришел черед женщин.
Между тем, на лицах Деборы и Валерии возникло вдруг выражение удивления и настороженности, вполне объяснимое, если принять в расчет, что проявлялось перед их взорами, а еще через мгновение обе они увидели Карла, и настроение их снова изменилось.
– Зачем вы здесь? – хрипло спросил он, глядя на одновременно шагнувших к нему встревоженных женщин. Слова дались Карлу с трудом, но он справился.
– Тут творятся страшные вещи, – сказала Валерия высоким напряженным голосом, и гулкое эхо ее слов, отразившись от высокого черного купола, обрушилось на Карла, как удар грозы.
– Сердце неспокойно, – коротко и тихо ответила Дебора, с видимым беспокойством осматривая Карла. – Что здесь произошло?
– Ничего, – Карл просто не знал пока, как рассказать им о том, что пережил за то время, что они провели без него.
«Они без меня, я без них…»
– Вероятно, поэтому, отец, вы и выглядите так, словно устроили здесь хорошую битву, – холодно усмехнулась Валерия, в глазах которой сгустилась глубокая, знакомая ему до сердечной боли, синь. – И потом, чем-то же вы, герцог, здесь столько времени занимались?
– Сколько времени? – Карл непроизвольно взглянул на свой все еще продолжавший гореть на мозаичном полу факел и перевел взгляд на другой, погасший, что держала в руке его дочь.
– Не знаю, – ответила за Валерию Дебора, и Карла обдало врачующей раны сердца волной ее любви и участия. – Трудно судить без луны и солнца, но наш друг, – у адата не было и не могло быть имени, но не называть же его каждый раз «адатом»? – Наш друг утверждает, что никак не меньше половины ночи.
«Три часа… может быть, даже четыре…»
Впрочем, скорее все-таки три, потому что факелы просто не могут так долго гореть. Значит, три. Три часа и две жизни, настоящая и мнимая. И зов, который он снова, не отдавая себе отчета, послал в вечность. Но послал ли? Трезво рассуждая, Дебора и Валерия могли прийти к нему и по собственному разумению. И причины – веские причины – если иметь в виду время, у них на то имелись.
«Время, – повторил он про себя, как будто пытаясь запомнить это слово раз и навсегда. – Время и… забота, рождающая тревогу».
