– Не знаю, – покачала головой дама Садовница, на глазах овладевая собой и возвращая привычное выражение высокомерного равнодушия. – Не должны были, как мне кажется, но бан Трир… У вашего супруга, банесса… – Виктория чуть обернулась к Валерии и раздвинула губы в вежливой улыбке. – У вашего супруга, банесса, такая воля, что пару раз мне даже стало страшно.
Она снова улыбнулась, хотя Карл видел, улыбка далась ей совсем не просто. Все-таки Виктория еще не вовсе пришла в себя после пережитого ею в лабиринте. Однако она сказала главное, а остальное Карл знал сейчас, пожалуй, даже лучше нее. Воля волей – хотя видят боги, воля порой действительно способна творить чудеса – но и Конрад Трир не зря встал во главе отряда. И дело, естественно, не в том, что шел он по следу жены, и уж тем более не в том, что он был кавалером и великим боярином Флоры. Суть заключалась в ином обстоятельстве: Конрад Трир – один из тех, кому доверил свою судьбу точно такой же меч, как и тот, с которым оказалась связана судьба самого Карла. И парный кинжал тоже был здесь. Он висел на поясе Валерии.
Меч человека или человек меча… Не суть важно, как сформулирована мысль, важно то, что за ней стоит.
– Ну, что ж, – сказал Карл, обводя взглядом собравшихся рядом людей. – Вы здесь, и полагаю, не случайно, потому что и у Виктора Майена тоже было именно семь спутников.
Разумеется, он мог выразиться и яснее, но здесь собрались люди, умевшие понимать такие вещи с полуслова и не стеснявшиеся задавать вопросы, когда чувствовали в этом необходимость.
– Майен? – быстро переспросила Виктория и обернулась, окидывая вооруженным новым знанием взглядом освещенный льдисто мерцающим светом зал. – Виктор де Майен…
– Мотта, – она снова смотрела на Карла и, судя по выражению глаз, скрывать которое она и не думала, знала теперь совершенно определенно, что так и есть. Зал «говорил» с ней так же, как и с Карлом, который, едва успев мысленно высказать свое предположение, тут же получил молчаливое подтверждение, пришедшее просто с еще одним глотком воздуха, и с такой же естественностью.
Мотта.
– Значит, это Мотта, – Март тоже оглянулся, но посмотрел только на каменные изваяния, да еще, прежде чем снова повернуться к Карлу, задержал взгляд на темно-зеленом монолите Врат. – Врата…
– Мотта, – почти благоговейно произнес Август, который, как и любой другой солдат в ойкумене не раз слышал балладу Эзры Канатчика о славном рыцаре Викторе из Майена и его квесте к Алмазной Мотте. А может быть, и сам певал эту песню у бивуачного костра. Может быть.
– Да, – кивнул Карл, отвечая сразу всем, и тем, кто выразил чувства вслух, и тем, кто промолчал. – Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, но снять «неснимаемую печать», насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы Мотта нас не впустила.
Говоря это, Карл смотрел в глаза Строителю, но тот уже вполне собой овладел, и ответный взгляд чуть прищуренных его глаз ничего существенного не выражал. Тем не менее, Карл не сомневался, Строителю есть, что рассказать о Мотте. И, если сейчас он молчал, то не из-за того, что хотел скрыть свое знание от Карла, а потому что «служил» – что бы это ни означало для Марта – именно Карлу, и раскрывать свои секреты перед другими людьми не желал.
«Личные отношения, не так ли?»
Простая мысль, но не праздная. Даже и не мысль вовсе, а интуитивное принятие очевидного. Ведь всех этих людей, если быть до конца откровенным, объединяло, прежде всего, то, что судьбы их – так или иначе – оказались сплетены с его, Карла Ругера, судьбой. И каждый вел с Карлом собственный диалог. Потому что все они пришли сюда своими, зачастую очень непростыми дорогами, и жизнь прожили свою, особую, непохожую на другие жизни, и тайны, разумеется, имели, как без тайн! Даже у Августа Лешака – самого, казалось бы, простого и понятного человека из тех, кто этой ночью собрался в Мотте, даже у него были секреты. И об этих его тайнах – пусть и не обо всех – Карл тоже должен был переговорить с капитаном с глазу на глаз.
– Да, – подтвердил Карл. – Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, но снять «неснимаемую печать», насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы Мотта нас не впустила.
Вероятно, теперь, когда прозвучали эти слова, он должен был объяснить и все остальное. Вот только Карл и сам пока не знал всего, что хорошо, правильно, было бы в сложившейся ситуации знать. А возможно, всего, даже если бы это все и было ему известно, говорить не следовало, потому что всегда есть вещи, которые не стоит обсуждать, и слова, которые вслух не произносят. И все-таки что-то же Карл своим спутникам сказать должен? И уж точно, обязан объяснить, что и почему намеревается теперь делать.
И вот все они были здесь. Стояли в зале Врат, случайно собравшись неподалеку от Зеркала Ночи и ожидая от Карла каких-то слов. Каких слов и о чем? Несмотря на свое состояние, Карл отчетливо ощущал важность наступившего момента, его неповторимость и решительную силу, определяющую будущее, начинавшее теперь складываться прямо на глазах. Карл понимал, что и он, и его спутники оказались сейчас на неком распутье, в мгновении, которое и должно решить, куда и как протянутся отсюда, из этого времени и из этого места, дороги их судеб. И решения, которые каждому предстояло принять, будут из тех, что приходят не только по велению сердца, но и в результате осознанного понимания того, что верно и правильно, и почему. Чтобы совершить эту непростую работу души, им всем, прежде всего, необходимо было многое друг другу сказать, спросить о многом и многое объяснить. Ему им, и всем им, но каждому в отдельности – ему. И сделать это следовало немедленно, не откладывая, и притом так, чтобы не оскорбить никого из этих людей поспешностью и отсутствием вежества, объединив их, но и не разрушив ненароком особых личных связей, которые между ними существовали.
Какой-то способ должен был существовать, и Карлу даже казалось, что он уже чувствует «запах» чуда, но здесь и сейчас, стоя перед людьми, откликнувшимися на его зов, он этого способа не видел. Или просто не успел еще сообразить, что за идея – вернее смутный ее образ – так настойчиво стучится в двери сознания, запертые усталостью и силой пережитых совсем недавно чувств?
«Мотта, – повторил Карл про себя, как бы нащупывая твердую тропу в зыбкой болотной жиже. – Зеркала… Что?»
Что-то снова мелькнуло, скользнув почти нечувствительно на границе сознания. Что-то еще было растворено в призрачном, мерцающем воздухе зала Врат, такое же неверное, как и сам этот свет. Какая-то подсказка, намек, который требовалось всего лишь правильно вдохнуть, чтобы ухватить, принять в себя и понять.
А всего-то, как оказалось, надо было лишь «посмотреть на вещи иначе».
«Другими глазами…»
Подсказка обрела смысл и суть, и, не размышляя над тем, что должны означать эти неизвестно откуда пришедшие к нему слова, Карл интуитивно сделал именно то, что и следовало сделать. Он отпустил на волю воображение, заставив замолчать ищущий во всем точности и смысла голос разума, и чуть прищурил глаза, но как-то так, как никогда до этого мгновения не делал. Он сделал это неосознанно, всецело положившись на интуицию и силу древней магии, которая то ли взялась вдруг ему ворожить, то ли просто обязана была теперь ему служить.
