«Значит, кто-то такими шифрами все-таки пользуется, я тебя правильно понял?»
– Песню пытались расшифровать несколько раз, – продолжал между тем Леон. – Во всяком случае, мне известно, как минимум, о четырех более или менее успешных попытках. Однако расшифровать полностью оказалось невозможно до тех пор, пока кое-кому не пришло в голову записать звуки загорских слов буквами трейского алфавита.
Карл уже тогда обратил внимание на то, что, рассказывая о песне Эзры Канатчика, Мышонок не упомянул ни одного имени. Ни одного. Это удивляло, но, впрочем, не настолько, чтобы встревожить или по-настоящему смутить. У всякого человека есть право на тайну. И у Леона оно, естественно, имелось тоже. Так что же спрашивать о том, о чем человек не желает говорить? Однако теперь – спустя годы и годы после этого разговора – когда Карлу была уже известна правда о том, кем на самом деле являлся его друг, все недоговоренности стали вполне понятны. Ну, кто еще, кроме Филологов, мог почуять неладное и заинтересоваться этой героической балладой? Кто еще мог ее расшифровать? Возможно, Геометры и Мельники, однако Мышонок не являлся ни тем, ни другим. Его Даром было слово, а не число или дух.
– И что же получилось после замены букв? – спросил Карл, подливая вино в быстро пустеющие кружки.
– Тогда обнаружилось еще сорок семь трейских слов, – как ни в чем не бывало объяснил Леон. – А сорок семь и девятнадцать, это уже шестьдесят шесть.
– Задон? – вот теперь Мышонку действительно удалось его удивить. – Неснимаемая печать?
– В принципе, да, – согласился Леон, отламывая кусок белого хлеба. – И это самое темное место во всей этой истории. Понимаешь, Карл, – он на мгновение поднял взгляд на Карла и как-то рассеянно улыбнулся, – то, что шестьдесят шесть – это Задон, известно всем. Да и само это слово появляется в тексте, как бы подтверждая именно такую трактовку. Но тогда непонятно, в чем тут смысл. Если все дело в намеке на шифр, как думают некоторые, то зачем нужно было шифровать еще и этот смысл? Или это указание на то, что в песне существует еще один тайный слой, добраться до которого нам пока не удалось? Все возможно. Но правильного ответа я не знаю.
«Зато теперь его знаю я».
– Любопытно, – согласился Карл. – И таинственно. Кому и зачем вздумалось скрывать тайное послание внутри сказки, которую на каждом углу распевал пьяный менестрель?
– Ну, что тебе сказать, – задумчиво протянул Леон, снова отставляя кружку с вином. – Было высказано предположение, что такова, собственно, и была цель отправителя. Такие песни – тем более, песня Канатчика! – имеют привычку долго гулять по миру. Возможно, умысел был именно в том, чтобы донести ее когда-нибудь и где-нибудь до ушей адресата. Не знаю, верно ли это предположение, но оно мне нравится. И логике не противоречит, если, конечно, представить, что они не знали где он, их неведомый адресат, находится.
«Или когда».
– Оригинальный ход, – согласился Карл. – И кто бы это мог быть? И что же в конце концов содержится в этом послании?
– Кому оно предназначалось, действительно неизвестно, – Леон пошевелил кружку пальцами, но пить не стал. – Я это тебе уже говорил. А вот про то, кто мог быть автором послания, кое-что сказать можно. Как раз в то время, когда Канатчик написал свою песню, он путешествовал по северу вместе с Василием Вастионом.
– Канатчик был знаком с Вастионом?
– Не знал? – усмехнулся Леон. – И не просто знаком. Они дружили, и по некоторым известиям, Вастион и был тем человеком, который впервые записал песни Эзры на пергаменте.
– Допустим, – не скрывая сомнения, согласился Карл. – Но учти, Леон, Вастион был всего лишь художником…
– Ты в этом так уверен, Карл? А что ты про него знаешь? Откуда он, например, был родом?
– Не знаю, – признался Карл.
О детстве и юности Вастиона действительно ничего известно не было.
– А то, что он был близок к иерархам храма Единого, ты знаешь?
– Нет, – покачал головой Карл, удивляясь, откуда все это может быть известно Мышонку. До сегодняшнего дня Карл был твердо уверен, что знает про историю живописи все, что вообще возможно знать. – Так Василий верил в Единого, но продолжал при этом писать богов и богинь Высокого Неба?
– Близок не означает, верил, – объяснил Леон, возвращаясь к вину. – Он еще и с человеками был как-то связан. Не знаю, впрочем, как именно, но такая связь, уж поверь мне, Карл, существовала.
– Час от часу не легче!
– Вот и думай! – Леон приник к кружке и на некоторое время замолчал.
– Он пришел ниоткуда, – сказал Леон, оторвавшись наконец от кружки. – И ушел в никуда. Через год после коронации Романа Саффы Вастион просто исчез, чтобы уже никогда и нигде не объявиться.
А вот про это Карл, разумеется, знал. Василий Вастион ко времени своего таинственного исчезновения успел стать знаменитым художником. Его росписи украшали самые великолепные дворцы и храмы того времени. Его имя было известно многим. И исчезновение мастера Василия, естественно, не могло не произвести на современников самого сильного впечатления. Михаил Кай – гофмаршал Саффы-Завистника – оставил об этом запись в своих «Мемориях», отметив, между прочим, что по его сведениям Вастиону было тогда чуть более сорока лет, и был он человеком крепкого здоровья и спокойного нрава. В нескольких городских хрониках, записях видных людей того времени и даже в королевских анналах дома Рамонов остались и другие заметки об этом событии. Случай, что и говорить, из ряда вон выходящий. Ведь Вастион, в отличие, скажем, от того же Канатчика, не был ни праздным гулякой, ни искателем приключений. Жизнь его была на виду, и тем не менее, выехав однажды из Капойи в Цвирг, он просто растворился в прохладном воздухе той давней осени, не оставив ни следа, ни указания на то, что же с ним случилось.
– Любопытно, – кивнул Карл и решительно вернулся к вопросу, на который Мышонок пока так и не ответил. – Но лично я пока знаю только то, что знают и все прочие люди. Виктор де Майен добыл Алмазную Розу, хотя, видят боги, стоило это ему очень дорого, и подарил ее возлюбленной.
– Глупости, – отмахнулся Мышонок, возвращаясь к еде. – Не было никакого кавалера де Майена, Карл. И города такого, насколько я знаю, никогда не существовало. Все это красивая сказка, но к истине не имеет никакого отношения.
3
Мышонок ошибался. Земля Майен не была землей «где-то нигде», и Виктор де Майен оказался отнюдь не мифическим персонажем. Похоже, Леона ввела в заблуждение изощренная тайнопись послания, отправленного в никуда. Тайна, укутанная в тайну, прикрытую другой тайной. Его увлекли шифры и коды, игра слов и значений великолепной песни, и мнящаяся пытливому уму еще большая тайна, возможно, запрятанная в глубине текста, как кочерыжка в толще капустных листьев. Вот в этом, последнем, он, судя по всему, действительно не ошибся, хотя последняя тайна песни о кавалере де Майене так и осталась неразгаданной.
