«Пражский „Единорог”…»
– Какой герб, Карл? – удивленно поднял брови Элиас. – Ты, верно, забыл, дядюшка Карл, Ругеры недворянский род. Нам гербы не положены.
– Ругеры дворянский род вот уже более чем полстолетия, – теперь пришла очередь удивляться Карлу, который доподлинно знал, что это так.
– Как так? – Элиас сел на стул с высокой резной спинкой и с недоверием посмотрел на Карла. – Когда это мы успели стать дворянами?
– Тогда же, когда я получил графский титул, – ответил Карл, начиная понимать, что произошло на самом деле. – В эдикте императора Яра о даровании мне титула графа империи, – объяснил он все еще озадаченному негоцианту, – род Ругеров был возведен в потомственное дворянство…
– Вот как, – Элиас взял со стола свою трубку и понимающе кивнул Карлу. – Вероятно, Карл, все так и обстоит, как ты говоришь, но ты, по-видимому, был тогда сильно занят и забыл нам об этом сообщить.
«Забыл, – признал Карл, не испытывая, впрочем, по этому поводу никаких угрызений совести. – Я просто о них даже не подумал, а вспомнил об этой безделице только сейчас… По случаю».
– Возможно, – сказал он спокойно. – Возможно, что и забыл. А может быть, и нет. Мне помнится, я посылал к вам гонца, Элиас, но он мог до вас, разумеется, и не добраться… Впрочем, теперь я думаю, это уже неважно. Ты можешь послать своего человека в Цейр, все эдикты Яра хранятся в имперском нотарионе.
– Спасибо, что подсказал, – желчно усмехнулся Элиас. – Я как-нибудь кого-нибудь пошлю за копией.
«Ты прав, а я не прав, но что с того?»
– А пока суд да дело, – сказал Карл, никак не отреагировав на слова племянника, – я напишу тебе грамоту сам, и мы с баном Триром засвидетельствуем ее своими печатями.
– Вероятно, я должен тебя поблагодарить, – голос негоцианта не выражал ровным счетом никаких эмоций.
– Не должен, – покачал головой Карл, раскуривая трубку. – Видишь ли, Элиас, – сказал он через мгновение. – Мои обстоятельства складываются теперь так, что я хотел бы раздать хоть те немногие долги, которые могу заплатить в то короткое время, что имеется в моем распоряжении.
А вот эти его слова, как ни странно, произвели на Элиаса неожиданно сильное впечатление.
– Ты что, Карл, собрался умирать? – спросил Элиас, нахмурив свои почти совсем седые брови.
– Возможно, – Карл не мог рассказать ему, что происходит сейчас и чему, вероятно, предстоит произойти в самое ближайшее время. – Не могу сказать, что мне надоело жить, но, согласись, сто лет это очень почтенный возраст.
– По тебе не скажешь, – все так же хмуро ответил Элиас. – И потом, ты же вроде собираешься жениться?
– Да, – кивнул Карл и, выдохнув табачный дым, отпил наконец из серебряного стаканчика. – Превосходный бренди, Элиас! Все-таки лучше, чем в Праже, его нигде не делают. Но оставим разговор о причинах, поговорим лучше о следствиях.
– Как скажешь, – очевидно, Элиас был смущен оборотом, который принял разговор, и даже не пытался этого скрыть.
– Как скажу, – повторил за ним Карл и кивнул. – Скажи, Элиас, это правда, что мне принадлежит четвертая часть в деле Ругеров?
– Тебе нужны деньги? – с пониманием кивнул негоциант, привыкший, должно быть, что всем вокруг вечно нужны деньги, причем не деньги вообще, а его, Элиаса, деньги.
– Нет, – покачал головой Карл и откровенно усмехнулся. – Денег у меня достаточно.
«Но что такое деньги? Особенно, когда они есть…»
– Да, – подтвердил Элиас после короткой паузы. – Тебе принадлежит двадцать пять процентов семейного капитала.
– Почему? – в самом деле, с какой стати его сводным братьям надо было делиться с ним нажитыми богатствами?
– Когда ты прислал те деньги, дедушка Петр был еще жив, – сухо объяснил Элиас. – Он вложил их в груз парусины и сахара… Эту историю знает каждый член нашей семьи… Ее рассказывают детям. Собственно, с тех трех кораблей, которые, несмотря на осенние шторма, добрались до Линда целыми, не потеряв и не испортив груз, и началось наше восхождение. Поэтому никто и не возражал, чтобы считать тебя пайщиком и компаньоном. Так хотел Петр Ругер, и… Я тоже не вижу причин, чтобы что-то в этом деле менять. Ты это заслужил. Четверть, Карл. Тебе принадлежит четверть.
– Деньги? – переспросил Карл. – Ах, да, деньги…
Теперь он вспомнил эту историю.
«Пражский „Единорог”… Опять совпадение?»
Это случилось почти семьдесят лет назад. В то время Карл служил кондотьером у графа Самоны, а Никифор Самонский как раз воевал с Пражем… На стенах города умерло больше наемников, чем за все три года войны, но и Пражу не позавидуешь. Его жителям досталась горькая судьба пережить семь месяцев жестокой осады и три дня, на которые город был отдан на поток и разграбление. Отряд Карла принимал участие в предпоследнем и последнем штурмах, но когда сопротивление защитников Пража было сломлено, сам Карл в город не пошел. Он вернулся в свою палатку, чтобы ни разу затем не пересечь линии городских стен. Так что впервые он попал в Праж только спустя семнадцать лет, когда время уже затянуло раны той давней войны, а сам он вполне осознал, в чем состоит искусство войны и какую цену платят ее участники, победители и побежденные.
А тогда… тогда он провел три дня за чтением книг, отказываясь встречаться с кем бы то ни было, за исключением своего единственного слуги, который – надо отдать ему должное, – стремился своим присутствием ему в те дни не докучать. Однако на рассвете четвертого дня к Карлу пришли оба его лейтенанта и выложили на стол перед ним восемь тугих кожаных кошелей, наполненных пражским золотом. Это была его законная доля, и никому из них даже в голову не могло прийти утаить хотя бы грош из причитающейся ему «части». Отказаться от этих денег Карл, разумеется, не мог, но что с ними делать, совершенно не представлял. Своего дома у него не было, дорогих и не нужных в повседневной жизни вещей он не любил и не имел, а вино и женщины так дорого не стоили. Ему вполне хватало на них собственного жалованья. Но, как ни крути, с деньгами надо было что-то делать, не таскать же эдакую тяжесть все время с собой. Разумеется, деньги можно было отдать в рост кому-нибудь из известных Карлу негоциантов или банкиров. Однако, если уж отдавать в чужие руки, то не правильнее ли послать их отцу и Карле, которые, уж верно, найдут золоту лучшее применение, чем одинокий кондотьер, живущий войной и живописью. И оказия неожиданно возникла… Послал и забыл.
– Ты забыл и об этом, – с удивлением сказал Элиас.
– Забыл, – признался Карл.
– Отец любил рассказывать нам о великом Карле Ругере…
– Элиас, ему было три года, когда я покинул Линд.
– Возможно, – кивнул негоциант. – Но о бое на крепостной стене он рассказывал так, как если бы видел сражение собственными глазами.
– Восемьдесят три года …
