Жизнь непростая штука, и вряд ли Карлу – даже если суждено ему отсюда вернуться – когда-нибудь удастся примирить два этих племени, однако…
«Стоит попытаться, не правда ли? – усмехнулся он, ощущая могучий зов встающего прямо перед ним светила. – Ведь во Флоре люди и иные худо-бедно, но уживаются уже добрых триста лет…»
Пространство между обелисками, еще мгновение назад сиявшее прозрачной, незамутненной голубизной раннего утра, нестерпимо запылало расплавленным червонным золотом солнечного огня. Карлу показалось, что лица коснулся испепеляющий жар разгневанного его упорством светила.
«Ну же, Карл!» – по-прежнему звала «последняя дорога».
«Выбор!» – вторили две богини, оспаривавшие право властвовать над ойкуменой.
«Иди!» – требовали почерневшие, «обуглившиеся», в смертельном сиянии солнца обелиски.
«Я жду!» – властно заявлял о праве повелевать всем живым раскаленный светильник богов.
– Нет! – покачал головой Карл и, преодолевая наваждение, медленно повернулся спиной к ожидавшей его целое тысячелетие дороге. – Нет!
Он сделал шаг и второй, чувствуя, как стремительно сгущается перед ним воздух, и еще один шаг, и в этот момент разгневанные его решением богини нанесли Карлу последний удар. Сжало сердце, и пресеклось дыхание, так что даже стон не смог сорваться с его враз пересохших губ.
«Последняя дорога. Последняя…» – Карл упал на колени, уже понимая, что если не обернется, то просто умрет.
«Умру… смерть…» – Но воля бойца сильнее смерти, и душа художника не разменная монета в игре.
«Последняя…» – он не обернулся. Глаза застлала кровавая пелена, и остро отточенные иглы нестерпимой боли с мстительной медлительностью вошли в виски.
«Боги!»
Жестокая боль заставила его отшатнуться, но спасения не было. Карл упал навзничь, не распрямив согнутые в коленях ноги и даже не почувствовав удара спиной о каменные плиты. Тело его агонизировало. Он умирал, но последнее желание идущего на смерть священно.
«Де-бо…»
Последнее желание… последняя дорога, которую так и не прошел до конца. Потому что не захотел.
Его мозг был объят пламенем неимоверного страдания. Легкие силились и не могли достать из сомкнувшегося вокруг пекла хотя бы ничтожный глоток воздуха. Но это уже было невозможно. Сердце Карла перестало биться, сделав свой последний прощальный удар мгновение назад. Однако в этом умирающем – или уже мертвом – теле все еще жила стойкая, как сталь, и нежная, как беличья кисть, душа Бойца и Художника. И пока она жила, даже смерть была не властна над бренным телом человека, сто лет шедшего к этому дню, к этому часу, к этому – самому последнему – своему мгновению.
«Дебора!» – Самое главное не желало исчезать даже под испепеляющим дыханием смертельного огня, потому что там, где властвует Хозяйка пределов, нет места любви, но и власти ее над любовью нет тоже.
«Дебора!» – Это был крик, хотя ни один звук не сорвался с губ поверженного, но не побежденного Карла Ругера.
«Дебора!» – Это был отчаянный призыв, на который неспособно не откликнуться ни одно живое сердце.
«Дебора!!!» – это кричал не онемевший, лишенный голоса и речи, умирающий в жестоких муках человек. Это душа, бестрепетная, неотделимая от художественного чувства душа Карла Ругера тосковала о несбывшемся счастье и звала ту, которая была для него превыше всех царств ойкумены, дороже всех ее сокровищ и тайн. Казалось, в душе Карла уже не осталось никакой памяти о том, каким еще несколько мгновений назад был ее владелец, но то последнее и главное, что уже успело в ней прорасти, став содержанием и сутью, это последнее оказалось сильнее даже всемогущей Дамы Смерти.
«Дебора!»
И Дебора услышала крик его души и откликнулась на призыв. Сквозь толщу камня, казалось, навсегда отделившую его от нее, разделившую их точно так же, как смерть отделена от жизни, пришел к Карлу ответный крик ее исполненного любви и мужества сердца.
«Карл!» – Всего лишь имя человека, почти ушедшего за край. Но великая магия любви, никем непознанная и никому, кроме тех, кто пережил это чудо, неведомая, способна – на деле, а не только в песнях менестрелей – творить чудеса, перед которыми меркнут даже великие деяния богов.
«Не уходи, Карл! – молило ее сердце. – Не оставляй меня одну!»
«Прощай…»
«Постой, Карл! Не уходи!»
«Прости…»
«Никогда!» – Ее душа наполнила его опавшие легкие, и неожиданно сердце Карла робко ударило в грудь, еще само не веря тому, что удалось теперь совершить.
«Дебора! – Сквозь кровавую пелену Карл увидел ее лицо, нарисовавшееся вдруг перед его ослепшими от смертельного страдания глазами. – Дебора…»
Он увидел огромные серые глаза, в которых сияла такая неистовая вера и такая непостижимо огромная любовь, что ни жизнь, ни смерть, а только одна великая Вечность была достойна лицезреть это чудо. Карл увидел ее мягкие полные губы, шептавшие, как молитву, его имя. И всю ее, прекрасную и желанную, увидел он сейчас. Такую, какой была она сейчас – где бы ни находилась на самом деле – и такую, какой бывала в его объятиях в мгновения нежности, в миг страсти, что всегда охватывала их одновременно, как если бы не были они двумя отдельными существами, мужчиной и женщиной, а являлись одним неразделимым целым. Но одновременно Карл увидел и другое. Он увидел непролитые слезы Деборы, высохшие под нестерпимым жаром его агонии и потому навсегда оставшиеся в ее изумительных глазах, и тень, ее умирающей – навсегда, вместе с ним – улыбки.
«Если я умру, никто и никогда уже…»
Если он умрет, никто и никогда уже не увидит ни ее слез, ни улыбки, не услышит смеха, не узнает, какой неистовой любовницей и какой нежной подругой может быть великая господарка Нового Города Дебора Вольх. Все, что останется ойкумене и населяющим ее людям – это холодная и непреклонная, как жестокая боевая сталь, вдова императора Карла Яра, но вот его, Карла, Деборы в этом мире уже не будет. Никогда.
И он увидел будущее, каким оно станет без него. Он увидел смерть и опустошение, остающиеся за спинами уходящих все дальше и дальше вперед, не ведающих страха и пощады имперских легионов. Кто сказал, что Карл был единственным, кто способен остановить нашествие нойонов? Дебора Вольх оказалась великолепным вождем, настоящей императрицей, а военачальники… Что ж, и их немало отыскалось в разных концах ойкумены. Нужда находит подходящих людей даже тогда, когда кажется, что не осталось ни одного. Людо, Конрад, Август и другие, кого Карл не знал в лицо и чьих имен никогда не слышал, оказались нехудшими вождями непобедимых армий. Вот только рисунок этой войны был таким, что сердце сжало от тоски, и душа Карла содрогнулась от омерзения и ужаса.
Но разве труп способен видеть и чувствовать? Разве мертвый мозг способен мыслить и грезить? Однако сожаление, заполнившее душу Карла, было именно чувством, и мысль, возникшая в его голове, являлась именно мыслью, и лицо Деборы он увидел теперь так, как если бы стояла она сейчас рядом с ним, склонившись над его мертвым телом, и даже дыхание ее – сладостное вино любви, которое он мог пить без конца – почувствовал Карл на своем лице. И мертвый человек встал с земли, постоял мгновение, как будто примериваясь к тому, что ему предстояло совершить, пошатнулся и сделал первый, неуверенный шаг вперед, прочь от дышащего в спину жаром безжалостного огня мстительных богов.
