* * *
Большой талант, внося часть самого себя в свое создание, создает этим новый стиль.
* * *
Художники большей частью люди впечатлительные, робкие, притом и специальное занятие искусством так поглощает их энергию и время, что они уже бывают бессильны бороться с господствующими требованиями общества.
* * *
В искусстве Ге проповедовал примитивность средств и художественный экстаз с искренностью прерафаэлитов.
* * *
Что бы вас ни спрашивали, ответ – первое: «Ну так что ж?», второе: «Вот еще».
* * *
Художника-то и убивает в ученике академия и делает его ремесленником.
* * *
Читатели любят больше всего интересную фабулу и диалоги. И этим едва ли следует пренебрегать – может быть, читатели и правы.
* * *
Главный и несомненный признак таланта в художнике – его настойчивость. При повышенном вкусе он так впивается в свой труд, что его невозможно оторвать, пока он не добьется своего.
Иногда это продолжается очень долго: форма не дается, но истинный талант не отступит, пока не достигнет желаемого.
* * *
Неужели с переменой состояния происходит перемена мышления? И ум, урегулированный рассудком и опытом жизни всесторонней, не может более увлекаться донкихотством юности?
* * *
Восторгаясь итальянским искусством, совершенно законным в своей стране, нельзя не видеть того непоправимого зла, которое оно внесло в искусство прочих стран, особенно во времена своего упадка…
Оголение без всякого смысла, до неприличия, частей тела было неразрывно с понятием о высшей художественности. Как исковеркан был Рубенс прививкой этой итальянщины!
* * *
Идеи вековечны и глубоки только у гениальных авторов, но разве гениальность обязательна для всякого смертного?
* * *
Красота! Какое черствое сердце устоит перед ее проявлениями?
* * *
В искусстве главное не техника, не мастерство, а человечность, любовь, сострадание.
* * *
Произведение искусства есть самое высшее произведение человеческого духа; оно дает жизнь, оно совершенствует человека.
* * *
Человек бессмертен благодаря своей изначальной любви к свободе.
* * *
Молодость и сила свежей русской мысли царила везде – весело, бодро шла вперед и ломала без сожаления все, что находила устарелым, ненужным. Не могла же эта могучая волна не захватить и русского искусства…
* * *
Варварским мы считаем то искусство, где «кровь кипит, где сил избыток». Оно не укладывается в изящные мотивы эллинского миросозерцания, оно несовместимо с его спокойными линиями и гармоническими сочетаниями. Оно страшно резко, беспощадно, реально.
* * *
Гениальный Рафаэль своими шедеврами служил только прославлению развратного папства.
* * *
Искусство Серова подобно редкому драгоценному камню: чем больше вглядываешься в него, тем глубже он затягивает вас в глубину своего очарования.
* * *
Не надо забывать, что Отец наш Небесный с великой любовью совершенствует и внешнюю сторону природы, не пренебрегая никаким ничтожеством создания.
И чем выше созданные Им индивидуальности по духу и сути, тем и формы их сложнее и совершеннее.
В экстазе своего увлечения добродетелью ревностные моралисты закрывают глаза на эту сторону.
* * *
Весь мир забыт; ничего не нужно художнику, кроме этих живых форм: в них самих теперь для него весь смысл и весь интерес жизни.
* * *
Я был невежественно смел по-провинциальному, и самоуверен уже, и умен, как истый провинциал.
* * *
Еще в юности мы учили, что три великие идеи заложены в душу человека: истина, добро и красота.
Я думаю, идеи эти равносильны по своему могуществу и влиянию на людей.
* * *
Ге бросил все и стал нищим, стал рабом добродетели.
* * *
Какой бы культуры ни достиг в будущем русский гражданин, каких палат ни понастроил бы он впоследствии для развлечений, обучений и общежитий своим молодым орлятам, во всех этих великолепных хоромах и обширных чертогах картины В. М. Максимова займут почетное место.
* * *
XVIII столетие дало мало, за исключением некоторых талантливых имен, которые уже можно отнести к началу XIX века, например: Канова, Грёз, Ватто, Делакруа, Брюллов, Торвальдсен, Каульбах, Пименов.
* * *
«Быдло» – глубоко развращенное существо: постоянно соприкасаясь с полицией, оно усваивает ее способности хищничать по-волчьи, подхалимствовать, но быстро приходит к расправе над своими господами, если они ослабевают…
Письмо девятое
Прощай, Италия! Еще дня три в твоих прекрасных пределах, под глубоким голубым небом, по зеленым тучным нивам, по цветущим, как рай, садам, по изящным шумным городкам с синими горными далями. Еще дня три я буду видеть этих наивных бездельников, слышать бешеную трескотню извозчичьих двухколесок по гладкому паркету из железной лавы, по узким улицам без тротуаров, без полицейских, без тумб и без всяких прочих церемонностей северного европейца. Я уж попривык и освоился с этой теснотой и быстротой движений.
При подобных условиях у нас, на Руси, каждую минуту надо было бы ожидать смертоубийства, увечий и тому подобных неприятностей. Здесь идешь спокойно: знаешь твердо, что эти лихие и быстрые, как вихрь, лошадки – в ловких руках артистов-возниц. Он несется только тогда с такой быстротой, когда уверен, что между пешеходами и его кареткой есть точных полвершка расстояния – колеса не заденут даже фалд пешехода. Оглушительные щелканья бичей мигом раздвигают густо запруженные улицы – кати!
Без устали гам и крики на улицах: разносчиков, развозчиков, детей и ослов, и особенно ослов. Мне кажется всегда, что осел горько вопиет к небу, когда, подняв свою страдальческую голову, он начинает реветь, прерывисто задыхаясь. Вечно нагруженный непропорционально своему росту, всегда с придавленной спиной, с явными следами побоев, горько и громко рыдает он под тяжелой ношей. Но никакого внимания не обращает на него неугомонная жизнь.
И всё кругом неугомонно делает свое дело. Море громыхает у берегов, Везувий неугомонно ворчит, куря свою трубку.
Апельсинные и лимонные деревья всегда отягчены плодами, и в то же время они еще цвели на моих глазах по всей Сицилии и неаполитанскому краю чудными белыми подвенечными цветами, одуряя все кругом своим сильным сладким ароматом.
