Некий господин Гидди, позднее занявший пост президента Королевского общества, выразил возражения, параллель которым можно найти в любой другой стране: «Каким бы прельстительным ни был в теории проект по обеспечению образования для трудящихся классов бедноты, оно бы пагубно сказалось на их морали и благосостоянии. Оно научило бы их презирать свой жизненный удел, вместо того, чтобы делать из них хороших слуг для сельского хозяйства и прочих видов деятельности, вместо того, чтобы учить их подчинению, образование сделало бы их капризными и вздорными, что ясно видно в графствах с развитой промышленностью. Это позволило бы им читать подстрекательские брошюрки, зловредные издания и публикации, направленные против христианства, это сделало бы их надменными по отношению к руководителям, и через несколько лет закону пришлось бы использовать против них жесткую силу
[157].
Чего в действительности хотел господин Гидди (и чего сейчас хотят члены элиты, хоть они и не выступают против всеобщего образования столь открыто и цинично), так это чтобы люди не думали. Поскольку в любую эпоху такие господа Гидди, будучи представителями класса угнетателей, не могут думать вместе с людьми, они также не могут позволить людям думать самостоятельно.
Однако нельзя сказать то же самое о революционных лидерах. Если они не думают вместе с людьми, они становятся безжизненными. Люди – это формирующая их матрица, а не простые объекты, о которых следует думать. Хотя иногда революционным лидерам также приходится думать и о людях, чтобы лучше их понимать, такое мышление отличается от мышления элиты, поскольку, думая о людях, чтобы их освободить (а не господствовать над ними), лидеры вкладывают часть себя в размышления о них. Первое представляет собой мышление хозяина, второе – товарища.
Господство по своей природе требует лишь наличия двух полюсов – господствующих и тех, над кем господствуют, – которые вместе образуют конфликт двух противоположностей. Революционное освобождение, которое стремится разрешить этот конфликт, предполагает не только существование этих двух полюсов, но также и группы лидеров, которая появляется в результате этого стремления. Она либо отождествляет себя с людьми, находящимися в состоянии угнетения, либо не является революционной. Просто думать о народе, не пытаясь думать вместе с ним, как делают угнетатели, – это верный путь к тому, чтобы потерять качество революционного лидера.
В процессе угнетения представители элиты питаются за счет «смерти заживо», жертвами которой становятся угнетенные, и обретают свою аутентичность в вертикальных взаимоотношениях с последними. В ходе революционного процесса появляющиеся лидеры могут достичь аутентичности лишь одним путем: они должны «умереть», чтобы возродиться благодаря угнетенным и вместе с ними.
Мы можем законно утверждать, что в процессе угнетения кто-то угнетает кого-то другого, но нельзя сказать, что в процессе революции кто-то кого-то освобождает или освобождает сам себя – можно лишь сказать, что люди, находящиеся в общности, освобождают друг друга. Мы утверждаем это не затем, чтобы преуменьшить значимость революционных лидеров, а, напротив, чтобы подчеркнуть их ценность. Что может быть важнее, чем жизнь и работа вместе с угнетенными, с «отверженными мира сего», с «проклятыми Земли»? В этой общности революционные лидеры должны находить не только свой raison d’être, но и повод для ликования. Сама их природа позволяет революционным лидерам делать то, на что господствующая элита – по самой своей природе – по-настоящему не способна.
Любое обращение элиты как класса к угнетенным выражается в ложной щедрости, как описано в главе 1. Но революционные лидеры не могут быть ложно щедрыми и не могут манипулировать. В то время как угнетающая элита процветает, затаптывая народ, революционные лидеры могут процветать, лишь находясь в общности с людьми. Другими словами, дело в том, что деятельность угнетателя не может быть гуманистической, а деятельность революционера непременно должна быть именно такой.
Как антигуманизм угнетателей, так и революционный гуманизм пользуется достижениями науки. Но, когда наука и технология служат первому, с их помощью угнетенным навязывается статус «вещей», а когда они служат второму, с их помощью проповедуется гуманизация. Однако следует отметить, что во втором случае угнетенные становятся Субъектами этого процесса, и их не следует воспринимать лишь как объект научного интереса.
Научный революционный гуманизм не может во имя революции относиться к угнетенным как к объектам, которые необходимо анализировать и которым (на основе этого анализа) следует давать предписания о том, как себя вести. Это означало бы поддаться одному из мифов идеологии угнетателей: абсолютизированию невежества. Этот миф подразумевает существование кого-то, кто выносит суждение о невежестве другого. Тот, кто выносит это суждение, преподносит себя и прочих представителей класса, к которому он принадлежит, как людей, которые обладают неким знанием и были рождены, чтобы обладать им; тем самым других людей он преподносит в качестве неких посторонних сущностей. Слова представителей его класса становятся «правдой», которую он навязывает или пытается навязать другим людям – угнетенным, чье слово было у них украдено. Те, кто крадет чужие слова, взращивают в себе сомнения в способностях других людей и считают их ни на что не годными. Каждый раз, произнося свое слово и оставаясь глухими к словам тех, кому они говорить запретили, они все больше привыкают к власти и приобретают пристрастие к управлению, раздаче приказов и командованию. Они больше не могут жить, не имея возможности давать кому-то указания. Диалог при таких обстоятельствах невозможен.
Что касается революционных лидеров, основывающихся на науке и гуманизме, они не могут поверить в миф о невежестве людей. У них нет права даже на секунду усомниться в том, что это всего лишь миф. Они не могут поверить, будто они, и только они, что-то знают, ведь это значило бы усомниться в людях. Хотя они могут с полным основанием считать, что благодаря своему революционному сознанию обладают революционным знанием более высокого уровня, чем то эмпирическое знание, что есть у людей, они, однако же, не должны навязывать последним себя и свои знания. Им следует не осыпать людей слоганами, а вступать с ними в диалог, чтобы эмпирические знания людей о реальности, подпитываемые критическим знанием лидеров, постепенно превращались в знание о причинах, породивших эту реальность.
Было бы наивным ожидать, что элита угнетателей отвергнет миф, абсолютизирующий невежество людей. Что касается революционных лидеров, если бы они не делали этого, возникло бы противоречие, и оно бы еще больше углубилось, если бы они начали действовать в соответствии с этим мифом. Задача революционных лидеров заключается в том, чтобы представить в качестве проблемы не только этот миф, но и все другие мифы, используемые элитой угнетателей в целях угнетения. Если же революционные лидеры вместо этого настойчиво перенимают методы господства угнетателей, люди могут отреагировать одним из следующих способов. В определенных исторических обстоятельствах лидеры могут приручить их, «вкладывая» в них новую информацию. В других обстоятельствах их могут испугать «словесные угрозы» угнетателям, которые в них квартируют
[158]. Ни в той, ни в другой ситуации они не становятся революционными. В первом случае создается иллюзия революции, во втором революция невозможна.
