Волков: И, как мы знаем, в итоге действительно все потекло… совсем!
Евтушенко: Да. А говорил он по-человечески.
Окуджава
Евтушенко: Когда Окуджава выступал в 1962 году во время съемок фильма Марлена Хуциева «Мне двадцать лет», в ЦК комсомола сказали, что там собираются отщепенцы, которые хотят устроить антисоветское сборище. Они обратились к «Мосфильму» и сообщили, что хотят привезти комсомольскую рабочую аудиторию. И действительно, пришли автобусы с ребятами – лимитой, прямо в малярных комбинезонах, и набили весь зал. Тогда Высоцкий еще не был так популярен, а Окуджаву уже пели вовсю, везде крутили. И когда он появился, они, эти ребята, устроили ему громовое приветствие. Всё сорвалось у ЦК комсомола! Ребята заполнили балкон – я думал, он обрушится просто, потому что они топали вовсю от восторга! Я обладал полной записью этого вечера, которую у меня попросил на один день и не вернул человек с телевидения, Йонас Мацкявичус такой, взяв под честное слово. Всё, что потом не вошло в фильм, было только у меня.
Волков: Весь исходник вечера?
Евтушенко: Да, исходник того поэтического вечера. Там сняты были не только наши выступления, но и разговоры и дискуссии о поэзии. Слушатели вставали, выходили на сцену… Какие-то комсомольцы! Разные вещи там происходили! Хуциев бы при всем желании не смог бы вставить это всё в фильм.
Волков: В смысле вместить? Да, это бы нарушило всю конструкцию фильма.
Евтушенко: Вы не представляете, какой это был потрясающий материал! «Так что делать с Евтушенко, товарищи!?» Выходили ребята и говорили, что со мной делать, понимаете? И там ведь разные поэты выступали, не только мы. Там выступал Михаил Аркадьевич Светлов, выступали Борис Слуцкий, Римма Казакова, которая была очень милой… То, что там был такой человек, как Слуцкий, например, тоже было очень важно. Поженян тот же самый выступал, и, когда он читал свое прелестное стихотворение:
А мне говорят:
– Помолчи.
А мне говорят:
– Замолчи!
А я уже намолчался
в разведке, —
что тут творилось!
Волков: Поженян в тельняшке…
Евтушенко: Это был материал примерно на час сорок пять минут. Чистый, уже смонтированный. Он гляделся как фильм документальный. И в ЦК комсомола ничего не могли сделать, никакого скандала раздуть, потому что те, кто должны были нас выгнать со сцены, поддержали нас! Это была просто невероятная аудитория!
А когда заговорили об Окуджаве… Я знал уже, что вышла статья огромная против Окуджавы в «Комсомолке», говорили, ее инициировал ленинградский композитор на Д… оперу «Тихий Дон», что ли, написал…
Волков: Дзержинский?
Евтушенко: Да! Он организовал буквально изгнание Булата, когда тот выступал в ленинградском Доме искусств. Мы на том концерте вместе были – моя вторая жена Галя и жена Окуджавы Оля. Что там было!.. А что творилось в Московском доме кино, когда Булат на сцену вышел, вы знаете?
Волков: Выкрики: «Пошлость!»?
Евтушенко: Да. «Пошлость! Уберите!» И перед тем как Окуджава появился на съемках в Политехническом, я выступил и сказал: «Товарищи, я хочу вот что сказать. Булат Шалвович не знает, но я только что вернулся от космонавтов, которым читал свои стихи. И они все просили передать огромное спасибо Булату Шалвовичу за его песни, которые вместе с ними летают в космос!» Это была чистая липа. Я это сделал специально, просто чтоб Окуджаву прикрыть! В зале же всё было набито лазутчиками! И вдруг – обвал аплодисментов! Но я действительно был у космонавтов. И что-то они мне действительно говорили…
Волков: Значит, не совсем выдумали.
Евтушенко: А потом, когда фильм вышел, как могли так цинично нападать на него! Вспомните только эту душераздирающую сцену, когда появляется отец героя, на войне убитый… Как можно было обвинить фильм в том, что он якобы направлен против отцов!
Волков: Хрущев говорил: ссорит отцов с детьми.
Евтушенко: Это они ссорить начали. А нам просто сердце разрывало! Потому что у нас, у нашего поколения, у тех, кто сидел на этих съемках, у очень многих погибли отцы…
Огромная часть материала, кстати, была снята в МЭИ на Красноказарменной, самые лучшие аудитории были в МЭИ и МАИ. И там то же самое: яблоку негде было упасть! И принимали просто на ура. Весь зал повторял стихи!..
Я выступал не так давно на празднике, который существует уже сорок лет, несмотря ни на что, – это Грушинский фестиваль. Я читал новое, только что написанное стихотворение о футбольном матче СССР – ФРГ в 1955 году, первом таком матче
[44]. Я был с Женей Винокуровым на этом матче. И там вдруг появились, казалось бы, изгнанные уже из Москвы из зоны видимости инвалиды войны. Их там было тысяч восемь, а то и десять. Их, конечно, пропустили без всяких… Они катились на деревянных платформах, на которых висели дощечки «Бей фрицев, отомстим за „Динамо Киев“!». Женю Винокурова, который с армией дошел до Пруссии, прямо трясло!.. Они сели на гаревой дорожке, больше негде было сесть… И вдруг всё пошло по-другому!
У немцев был знаменитый вратарь Фриц Вальтер
[45]. И еще были три немца, которые сидели у нас в лагерях, они видели, что русским еще хуже живется. И игра пошла настоящая! Хороший футбол! Наши выиграли – 3:2. И понимаете, такая атмосфера была… Молодой Лева Яшин свои перчатки подарил их вратарю Фрицу. Когда Николай Паршин забил гол, то мяч Фриц Вальтер поднял, и они по-братски пошли к центру начинать. И потом, когда матч кончился – а ведь сначала казалось, что будет какая-то бойня, – все эти дощечки остались лежать на гаревой дорожке.
Волков: Дощечки с надписями «Бей фрицев»?
Евтушенко: Все! И весь стадион аплодировал тому, что произошло на поле… И я читал стихи об этом матче там, на Грушинском фестивале, где было сорок две тысячи человек. Это ночью было, завершение фестиваля. Сцена там потрясающе красивая – гитара гигантская, качающаяся на волжской воде. А после меня какой-то молодой бард своей песней должен был закончить. И вдруг он, этот бард, понял, что надо что-то другое спеть! И знаете, что он спел? «У нас на всех одна победа» – песню Окуджавы! Не свою спел! И вся эта толпа, все сорок тысяч подхватили, слово в слово! Это всё у них сохранилось в памяти.
Это было заметно и на похоронах Булата. Я специально подходил, спрашивал у детей – там было очень много бабушек с детьми: «А ты какую песню любишь Окуджавы?» И они все знали песни Окуджавы. Это колыбельные их были. Так же, как моя жена Маша пела их моим детям. Понимаете, шестидесятничество – оно сохранилось. Оно не до конца выветрилось. Существует очень глубокое уважение к шестидесятникам. Оно спасено кем-то. Вот теми же бабушками-шестидесятницами, воспитавшими своих внуков.
