Еще Микоян рассказал – понимаете, вот в такие напряженнейшие исторические моменты, свидетелем которых оказываешься, люди раскрываются по-другому, – так вот, Микоян рассказал такую историю. Они однажды шли на озере Рица после выпивки на даче у Сталина, утром с похмелья, и Сталин был не в духе. И тогда Микоян отстал – услышал, что Сталин разговаривает сам с собой: «Я несчастный человэк, я никому нэ вэрю». Вслух. И Анастас Иваныч Микоян сказал нам: «Я понял, что я не должен быть замечен, а то бы я, может быть, здесь не сидел бы сейчас».
Волков: Мог бы оказаться фигуркой из мякиша.
Евтушенко: Ну, вы понимаете, да? А мне Микоян именно тогда рассказал, как он впервые услышал мое имя. Как он ехал по улице – по Якиманке
[65], около Литературного музея, – и вдруг там перегорожена улица.
Волков: Пятьдесят четвертый год, кажется?
Евтушенко: Это был первый мой вообще индивидуальный вечер, когда там собралась толпа, перегородившая улицу. Там же крошечный музей был. И Микоян спросил: «Что это такое? Что тут происходит?» – «Евтушенко!» Он сказал мне: «Я даже не знал, что это такое, кто это такой! Потом уже мне рассказали, что это поэт такой появился».
Волков: Микоян, по-моему, тогда же вам сказал, что в первый раз увидел: очередь стоит на поэта, а не за продуктами.
Евтушенко: Что-то в этом роде, да! Но самое главное, что это было… Это был такой уровень откровенности! Потому что мы были внутри исторического момента, когда открываются души… Это невероятное чувство!
Волков: Да, момент был страшноватый.
Евтушенко: Вот и он это понимал. Микоян, конечно, незауряднейший человек, незауряднейший. Я ему подарил свою книжку, и он комментировал некоторые стихи, особенно стихотворение «Бойтесь данайцев, дары приносящих»: «Это мне больше всего понравилось. Много их было в моей жизни, много таких я видел…» И это Микоян всё рассказывал к неудовольствию одного человека. Его фамилия была Тихменев. Я не знаю, у него были действительно ли такие…
Волков: Действительные или воображаемые погоны?
Евтушенко: Да, мне так показалось, во всяком случае. Он отвечал за поездку Микояна на Кубу. И в момент вот такой откровенности принесли телеграмму. И Тихменев сказал: «Шифровка от Никиты Сергеевича». Микоян ему говорит: «Читайте». А Тихменев ему заявляет: «Это секретная информация, суперсекретная информация. По инструкции, Анастас Иваныч, здесь не должны присутствовать люди посторонние». – «Эти люди не посторонние!» – закричал Микоян. Взял бутылку и запустил ее в сад… У нас терраса была открытая. И знаете, как страшно?! Человек бросает бутылку, а звука нет… она в траву упала…
Микоян заставил-таки Тихменева эту телеграмму прочесть. Там ничего не было секретного, просто человеческая: «Дорогой Анастас, я знаю, что ты выполняешь важную миссию, от которой зависит судьба всего человечества, я очень тебе благодарен. Твоя жена скончалась неожиданно. Возвращайся. Забудь про всё. Вы всю жизнь прожили вместе. Мы найдем, кому поручить дальнейшие переговоры. Спасибо тебе за всё, что ты сделал». Уже тогда все-таки были какие-то результаты переговоров Микояна на Кубе.
Волков: Ну, того тоже можно понять. По инструкции он не имел права этого делать.
Евтушенко: Да, да. Вот так всё произошло. И это было незабываемо, как я оказался внутри коловорота истории. Почему-то история выбрала меня, чтоб я был свидетелем этой сцены. А может быть, это и справедливо.
Волков: Для того чтобы вы могли об этом рассказать?
Евтушенко: Да. Это моя мечта, я хочу написать не воспоминания, а именно роман о Кубе. Я знаю, что Габриэль Гарсиа Маркес собирал материалы о Фиделе, но, наверное, его книги уже не будет, если не осталось чего-то написанного. Но все равно я напишу. Потому что я видел эту историю с разных совершенно позиций. Чего стоит только та ночь, когда закрывали все злачные места на Кубе, все дома свиданий – места, по которым меня команданте Гаваны водил. Всё проходило мирно, но для многих людей – я не подозревал даже! – это была трагедия, для многих это было последнее убежище.
Волков: Образ жизни. С этим связана очень интересная волна ностальгии по докастровскому времени на Кубе, которая сейчас существует в Соединенных Штатах. Американцы даже нашли группу старых музыкантов, которые играли в этих самых кабаках и злачных местах, – Buena Vista Social Club, люди, которым под девяносто лет. И это был феноменальный коммерческий успех. Миллионными тиражами их записи расходились.
Евтушенко: Я очень люблю Кубу. Фидель, конечно, уникальная личность. Совершенно. И я бы хотел его описать таким, каким видел, когда он был молодым. Я его в более позднее время не знал, я уже не ездил на Кубу. Я заступился за моего друга – поэта-диссидента Эберто Падилью
[66] и уже не мог туда приехать. Но это уже особая история. А отношения наши с Фиделем продолжались.
Фидель знал, что я был в большой беде, когда он приехал со своим неожиданным визитом в Москву. Вы знаете, что он послал сообщение о том, что летит к нашим, уже с борта самолета? А ночью мне позвонил посол Фауре Чомон, сказал, что Фидель хочет меня видеть. И Фурцева мне рассказывала, как Фидель ей специально хорошие вещи обо мне говорил, зная, что я в опале.
Я ему благодарен за это. И за то, что ночью мы виделись. Я же появился в этой специальной партийной гостинице в Плотниковом переулке на Старом Арбате, и в этот момент товарищ Месяцев
[67], которому Фидель был поручен, – мой, кстати, враг, который мне проработки устраивал…
Волков: Он потом был председателем Гостелерадио.
Евтушенко: Да. А перед этим был секретарем комсомола. Когда он увидел меня в двенадцать часов ночи в гостинице, где остановился Фидель… Что с ним было! Он чуть в обморок не упал. Это было как возникший перед самым его носом взрыв. Это всё в романе будет описано.
Волков: Это в каком году было?
Евтушенко: Шестьдесят четвертый, по-моему.
Волков: А не шестьдесят третий?
Евтушенко: Это можно будет уточнить. Когда его переводил Коля Леонов
[68]. Совершенно замечательно, импровизируя в переводе. Здорово! А когда формировалась программа пребывания для Фиделя, там был невероятно смешной случай! Составить программу было поручено Месяцеву. Приехал все-таки глава государства, знаменитый всемирно человек. И Месяцев спросил: «Товарищ Фидель, что бы вам хотелось увидеть в нашей стране?» – «А что вы скажете, компаньеро Николас? – спросил его Фидель. – Что самое интересное в Советском Союзе?» А у того инструкций-то не было никаких еще. «У нас всё интересно, товарищ Фидель!» И тут Кастро начал упорствовать: «Ну все-таки самое интересное, вот лично для вас – что самое интересное?» Вы знаете, я никогда не испытывал такого чувства жалости к человеку, как в тот момент. Жалости к стране нашей, стыда. Месяцев совершенно потерялся, он даже взмок от пота. У него не было на этот случай инструкции! И Фидель понимал, чувствовал это.
