Евтушенко: Вот вы задыхаетесь от восторга по поводу стихов Бродского, а я совершенно холодно к ним отношусь. К этим вот, которые вы читали: «Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером…»
Волков: Бродский не случайно не любил Шостаковича и был большим поклонником Стравинского. При том что Шостакович за него заступался, помогал вызволить его из ссылки.
Евтушенко: Вот видите, как это бывает. Но это ничего не означает. Самое главное: даже если я ошибаюсь, это не означает, что вы не ошибаетесь.
Волков: Тут вообще ни о каких ошибках речь не идет. Просто разные вкусы. Как говорит мой нью-йоркский друг, замечательный художник Гриша Брускин, «истина кипариса не отменяет истины яблони».
Евтушенко: А что самое лучшее у Стравинского?
Волков: «Симфония псалмов».
Евтушенко: Я никогда ее не слышал.
Волков: Послушайте, не пожалеете.
Жак Брель, Марлен Дитрих и другие
Евтушенко: Давайте я вам расскажу о Жаке Бреле.
Я познакомился с этим великим певцом и поэтом – так я могу сказать, ибо он велик один в трех лицах, потому что он и хороший поэт очень, и композитор, и певец, – на молодежном фестивале в Хельсинки. Я обалдел, когда его услышал. Я немножко ухаживал за одной девушкой, француженкой, и она мне открыла Жака Бреля. Он был совсем молод тогда, еще не вошел в большую славу, но молодежь уже любила его безумно. Вот в ком был потерян Тиль Уленшпигель! К сожалению, Жак Брель его не сыграл, а сыграл Жерар Филип – и плохо. Очень не получившийся, совершенно не получившийся фильм. Кстати, «Легенда об Уленшпигеле» Шарля де Костера была моей любимой книжкой.
Волков: И моя любимая книга. Замечательная! Она была очень популярна в Советском Союзе.
Евтушенко: Удивительная история – в Америке она совершенно не известна. Даже один из самых культурнейших американцев – Артур Миллер – не слышал об этой книге Шарля де Костера. Я хотел дать ее своим детям – они читают по-русски, но больше по-английски все-таки. Я достал им только одно издание – старое такое, 1918 года, редкое издание. И такое маленькое, адаптированное для детей…
Волков: Есть очень популярные книги, они были всем известны в Советском Союзе – вроде «Спартака» Джованьоли или «Овода» Этель Войнич, а на Западе никому не известны. ХотяВойнич американская писательница – и все равно об «Оводе» здесь никто не слышал. Это такая специфическая революционная литература – и, наверное, совсем неплохая, раз она нам с вами запомнилась.
Евтушенко: Ну, так Жак Брель… Он, кстати, фламандец. Из Брюсселя. И удивительный совершенно человек. Я в Хельсинки тогда устроил его концерт, пригласил к нам на теплоход «Грузия». И надо сказать, Павлов тогда предо мною просто преклонялся за это. Хотя после моего «Сопливого фашизма» они бы сделали всё что угодно.
Брель очень всем понравился. На палубе сделали грандиозный концерт его – восторг! Потом всё пошло уже: договорились, что он приедет в Советский Союз. И вот он приехал, выступил в Театре эстрады в Москве, ездил в Ленинград, Тбилиси, Баку и везде имел колоссальный успех. Колоссальный!
А в это время уже начали давить на художников-нонконформистов, неприятности начались. А Брель пришел ко мне домой, и ему понравилась картина Юры Васильева «Весна». Я снял эту картину со стены и ему подарил. А потом Брель стал расспрашивать: «Как вообще живут такие ребята? Ты знаешь, я тоже так жил, довольно бедно».
Это было начало его взлета. А у меня в то время была слава невероятная во Франции. Я выступал в зале Мютюалите – восемь тысяч человек меня слушало. Лоран Терзиев читал мои стихи, замечательный актер, в Национальном народном театре – в зале пять тысяч человек, Жан Вилар, глава театра, читал мои стихи. Там было столпотворение! Арагон не вынес этого. Когда он увидел конную полицию вокруг театра, то сказал: «Когда у меня было пятидесятилетие, то там было всего двести человек, но это были лучшие умы Франции, а тут какой-то молодой нахал собирает толпы!» Эльза Триоле, жена его, тоже, конечно, подпустила… Она меня не любила. Зато туда пришел Макс Эрнст со своей замечательной женой-красавицей, тоже хорошей художницей, такой романтической реалисткой.
Волков: Доротея Таннинг, она недавно умерла. Здесь, в Нью-Йорке, умерла. Ей было сто с лишним лет.
Евтушенко: А Брель тогда получил первую половину концерта в зале «Бобино», это знаменитый зал, где шансонье себя пробуют, – в первый раз получил «Бобино»! – и попросил, чтобы именно я написал ему врезку. И я сделал статью о нем. Это очень ему помогло. Он был человек, который ценил добро. Он очень ко мне внимателен был, дал у меня дома поразительный концерт, который, к сожалению, я не записал. И ведь у меня был тогда магнитофон «Грюндиг» – меня Калатозов заставил его купить, он был любителем этого дела, – но я не включил по робости. У меня тогда пели Булат Окуджава, Саша Галич и Жак Брель.
Волков: Такое сейчас трудно представить. Концерт века!
Евтушенко: И никто из них не пел своих песен, знаете? Саша Галич пел романсы русские старые, Булат Окуджава пел окраинные какие-то песни – «По полю девчоночка идет, в подоле ребеночка несет…» – я даже не знал этой песни раньше. А Брель пел фламандские песни. Это потрясающий был концерт, часа на полтора.
Волков: Представляю себе компакт-диск с записью этого вечера!
Евтушенко: А я вот засмущался. Хотя у меня бывали многие знаменитости, когда приезжали в Москву. Жюльетт Грекó у меня была дома. Была Марлен Дитрих – хотела увидеть «этого знаменитого Евтушенко». И знаете, что она сделала? Она сказала: «Могут ваши гости выйти на секунду из комнаты?» Попросила у меня большое полотенце. И когда мы вошли, она стояла совершенно голая на столе. Только закутанная – голова была закутана, шея закутана… Она сказала: «Женщина стареет с шеи». У нее было совершенно молодое тело. Вот сделала фокус!
Волков: И дальше? Вот вы вошли, перед вами голая Марлен Дитрих…
Евтушенко: Она сказала: «Ну как?» Мы обалдели просто! Восторг был полный. Главное – это был жест доверия… Она спрыгнула со стола, спела а капелла «Джонни», знаете эту песенку? Еще кто-то попросил «Лили Марлен» спеть. Она сказала: «Только кусочек. Это с войной связано, не хочу». И говорила о Хемингуэе, с которым дружила: «Он был для многих символом мужества, а он был в чем-то сентиментальным и скрывал это». Это я запомнил.
Но возвращаясь к Брелю… Он пригласил меня и Булата на свой последний концерт, а после концерта мы встретились в «Арагви». Мы уже бывали там, Брелю понравилось. И он сказал: «Месье Евтушенко, не устраивайте нам тут всяких оплат счетов, вы уже достаточно показали свою щедрость». Мы сидели, он рассказывал, как у них живут люди в литературе. А я говорю: «Вот у нас, к сожалению, есть проблема со вдовами писателей. У нас был Михаил Булгаков, замечательный писатель, – тогда еще не напечатали „Мастера и Маргариту“, – его жена очень нуждается. И есть вдова Мандельштама, который до сих пор не реабилитирован…» Брель спрашивает: «Вы на машине сегодня?» Я говорю: «Да, а что?» – «Ну, мы тут вам кое-что приберегли. И спасибо вам огромное за всё, что вы сделали. Была сказка. И всегда помните, что у вас есть брат в Париже!»
