Должна ли она жалеть его? Лаура понимала, что он по-своему страдает не меньше, чем она сама. Он вынужден противиться чувственности. Она не могла не понимать этого. Если бы это было не так, мистер Лей вел бы себя, как его отец. О да, он нес свой крест!
Итак, она поправляется, а сына ему не дала... она может предложить ему лишь свое тело, ставшее значительно слабее, чем прежде, и едва ли способное осуществить свое предназначение.
Она заплакала от бессилия. Лаура вспомнила детство и то, как счастлива она была в доме родителей. Их отец был замечательным человеком; их мать казалась слегка деспотичной, но сердце у нее было любящим и нежным. Оглядываясь в прошлое, она видела лишь очень счастливые дни – все детские печали сошли на нет; мудрая память расцветила даже маленькие радости. Их было три сестры и два брата. Двое уже умерли. У других были семьи; две ее сестры вращались в лондонском обществе, развлекались на балах, на прогулках в знаменитом парке; они видели коронацию королевы и открытие парламента. Вот это жизнь! А она пребывает здесь, в этом, по воле хозяина, унылом доме, под постоянным бременем сознания своей неспособности дать ему сына.
Если бы она могла снова стать ребенком! В это время года они бы собирались поехать на ярмарку в Сент-Матью. Отец всегда возил их. Они видели бородатую даму и толстяка; Лаура запомнила гадалку, предсказавшую ей, что она выйдет замуж за лорда; она до сих пор помнит вкус имбирной коврижки и сладких напитков и даже запах жарившейся бычьей туши.
Открылась дверь, и в комнату вошла Аманда.
– Ты не спишь, мама?
– Нет, любовь моя. Что ты хотела?
– Видеть тебя. Как твоя голова?
– Ужасно болит.
– Тогда я не буду тебя тревожить.
– Я бы хотела поговорить с тобой, Аманда. – Пришла ли она к больной с неохотой? Ей хочется быстрее покинуть эту комнату? Бедняжка Аманда! Что у нее за жизнь в этом доме? – Я как раз думала, – сказала Лаура, – что в это время года, в твоем возрасте, я всегда ездила на ярмарку в Сент-Матью. Это было так интересно. А ты бы хотела поехать на эту ярмарку?
– Ну конечно, мама. Но... позволит ли папа?
Лаура потянула на себя покрывало и, прежде чем ответить, сделала на покрывале аккуратную складочку. Потом она сказала:
– Иди и найди мисс Робинсон, а потом вместе с ней приходите сюда.
Аманда вышла, а Лаура вдруг удивилась своему вызывающему поведению. Не сошла ли она с ума? Говорят, такие вещи доводят женщину до помешательства. Когда он вернется, она ему скажет: «Я разрешила мисс Робинсон свозить Аманду на ярмарку». Можно себе представить его удивление, переходящее в ужас. Он полагал, что все ярмарки – на самом деле все, что создано для удовольствия, – придуманы дьявольскими отпрысками по указанию сатаны. Ну что ж, теперь уже поздно останавливать исполнение своей маленькой прихоти. И может быть, рассудила она своим вернувшимся здравомыслием, об этом ему не стоит говорить.
Вошла Аманда с мисс Робинсон.
– О, мисс Робинсон, – сказала Лаура, – Аманда хотела бы поехать на ярмарку в Сент-Матью. Почему бы вам не отвезти ее? Вам обеим такая прогулка пойдет на пользу. Завтра, мне кажется, первое октября. Пусть Стрит отвезет вас в двухколесном экипаже. Аманда, привези мне цукаты. Я помню, как мне купили их первый раз. Они были в коробочке в виде розового сердечка с голубой ленточкой.
У Аманды и мисс Робинсон от потрясения пропал дар речи.
Но на следующий день, первого октября, они отправились в двухколесном экипаже на ярмарку в Сент-Матью.
* * *
Все места оставляют впечатление в зависимости от того, в чьем обществе ты их посещаешь, думала Аманда. В течение первого получаса ярмарка была шумной толчеей, немного вульгарной – не совсем подходящее удовольствие для леди; это потому, что она разглядывала ее в компании с мисс Робинсон; с Лилит, она была уверена, ярмарка уже сто раз приятно удивила бы и развлекла ее. Мисс Робинсон крепко держала Аманду за руку; она шла с высоко поднятой головой, подобрав юбки, чтобы их не испачкать среди этой толпы. Аманда никогда еще не видела так много людей, собравшихся в одном месте с одной целью – развлечься.
– Предсказать вам судьбу, леди? – Это была старая цыганка, завораживающе глядевшая в лицо мисс Робинсон. – Вот это да! У вас на лице написано счастье, поверьте!
Прошла толстуха в домашнем чепце на сальных волосах.
– Имбирная коврижка, дамы. О-о-о... прекрасная коврижка. Вы никогда не пробовали ничего подобного. Имбирная коврижка с коринкой и орехами... дамы... лучшая на ярмарке.
Аманда смотрела на босоногих мальчишек и девчонок, шнырявших в толпе, которых не удерживали цепкие руки гувернантки. Еще год назад она бы расплакалась из-за них, из-за того, что они были босы и выглядели замерзшими и тощими; но Лилит внушила ей, что свобода от гувернантки и необходимости быть леди и есть счастье; и что дочери знатных семейств, лишенные такого счастья, достойны жалости.
На поляне за ярмаркой начали жарить быка; она видела поднимающийся дымок и слышала потрескивание дров и крики людей, и уже запахло жареным мясом. Скоро начнут отрезать куски и продавать собравшимся людям. Она надеялась, что мисс Робинсон не захочет смотреть на это. Лилит посмеялась бы над ее привередливостью.
Они проходили мимо балагана, у которого стоял человек с медными кольцами в ушах и голубым тюрбаном на голове. Он зазывал грубым голосом:
– Входите! Входите и посмотрите на Саломею! Чудеснейшая в мире танцовщица! Три пенса за то, чтобы посмотреть на танцующую Саломею.
И пока он кричал, появилась сама Саломея – девочка возраста Аманды в коротком розовом платьице с нашитыми на его юбке пунцовыми розами и блестками по вороту и на рукавах. Аманде она показалась красавицей.
– Мисс Робинсон... поглядите! О, пожалуйста, поглядите.
– Идемте, – ответила мисс Робинсон. – Ужасно вульгарно. Ребенок такого возраста.
– Это же Саломея, – возразила Аманда. – Как Саломея может быть вульгарной? О ней в Библии говорится.
Саломея знала, что они говорят о ней; она понимала, что Аманда пыталась убедить мисс Робинсон заплатить шесть пенсов за то, чтобы они могли войти в балаган; она выразительно и призывно улыбнулась Аманде, и Аманде страстно захотелось увидеть, как она танцует. Кроме того, она была бедна и зарабатывала на жизнь танцами. Аманда, как всегда, растрогалась.
– О, Робби... пожалуйста. Мне так хочется посмотреть. Хочется больше всего.
Человек с серьгами придвинулся к ним.
– Тебе хочется посмотреть, как танцует Саломея, не так ли, моя милая? Пустите малышку, мадам.
Мисс Робинсон величественно выпрямилась.
– Кроме того, – продолжал он убеждать, – вам самой понравится. Это не то представление, какое ваша милость может увидеть в любом балагане. О нет. Это – культура. А вы – культурная дама, воспитанная. Мне можно этого не говорить.
