Ей было страшно смотреть на него; ее пугали пылающий румянец на его щеках и блеск глаз. Как могла она сожалеть, видя выражение такого счастья на его лице; она вызвала это выражение, когда пришла после прогулки с Лилит и сказала: «Уильям, ты никогда не попросишь меня выйти за тебя замуж, поэтому я собираюсь попросить тебя жениться на мне. Я люблю тебя, Уильям; и хочу чувствовать себя вправе ухаживать за тобой и быть здесь с тобой... ухаживать за тобой, чтобы ты поправился». Он целовал ее руки пылающими от лихорадочного состояния губами.
Лилит и семья Мерфи устроили так, чтобы этот обряд, совершенный священником, состоялся в мансарде. Это должно было быть венчание у постели, потому что у Уильяма не было сил подняться с матраса; и все, кроме Уильяма, понимали, что их не будет уже никогда.
Лилит купила кольцо, и теперь Аманда носила его.
После венчания последовали спокойные дни. Уильям, это было очевидно, никогда в жизни не был так счастлив. Он считал, что свершилось чудо. Он всегда хотел быть святым мучеником, и ему казалось, что он стал им; он не смел и думать о женитьбе на Аманде, но женился на ней. Он был болен, но какое значение имела болезнь? Если он даже и понимал, что именно благодаря болезни осуществились его самые сокровенные желания, то не признавался в этом даже самому себе; но свою болезнь он переносил терпеливо, как бы даже любя ее. Это был венец великомученика.
Иногда, лежа на матрасе, он ощущал такую слабость, что у него не было сил ни на что, кроме мечтаний; временами он разговаривал с Амандой, когда она сидела и шила; он, бывало, говорил о будущем, когда он снова станет сильным, о том, что он станет делать, об их совместной жизни. Он думал о детях, которые будут у них, но не говорил о них.
Аманда тоже говорила с ним о своих планах на будущее.
– Мы вернемся в деревню, Уильям, – говорила она. – Это будет лучше для тебя. В деревне жить легче. У нас будет свой домик и немного земли... собственной земли. Мы заведем коров и свиней. И Наполеона мы заберем с собой, он нам очень поможет на ферме.
Аманда рисовала красивые картины будущего, в которое сама не верила. Но он в него верил; он лежал, слушая ее нежный голос, и, пока она шила сорочки и в подробностях расписывала их домик, ясно представлял его себе; каждый день она добавляла новые подробности к тому, что с ними будет, какой будет их совместная жизнь.
Для него она уже стала реальностью, он все себе представлял: крытый соломой домик с бадьей для дождевой воды у стены, прекрасный запах махровых роз и лаванды в саду. Аманда ухаживала за цветами, а он работал в поле; они садились за стол у открытого окна, сквозь которое доносился смешанный запах свежескошенного сена и жимолости, росшей у крыльца.
В конце концов Аманда начала говорить об их детях – нескольких мальчиках и девочках. Он лежал и слушал с глубоким удовлетворением, в мечтах проживая жизнь, которой ему не суждено было жить в действительности.
Однажды летним утром Аманда пришла навестить Уильяма и обнаружила, что он умер. Накануне, когда она говорила о будущей их жизни, он, казалось, не всегда улавливал ее слова, бредил, вспоминал прежнюю жизнь, унижения, отчаяние и стремления; эта бессвязность речи перемежалась выражением желаний сделать что-то значительное и объяснениями в любви.
Она шила и ощущала чувство покоя из-за того, что помогла ему осуществить его мечты. И венец великомученика – пусть совсем небольшой, видимый лишь тем немногим, в чьей памяти останется он и его имя, – и так страстно желаемая им жизнь с Амандой ему все же достались, пусть не в действительности, а в мечтах. Тем не менее в те последние месяцы его жизни он мечтал так страстно, что воображаемая жизнь казалась ему более реальной, чем мансарда, в которой он лежал.
Уильям... мертв. Она стояла, глядя на него и вспоминая десятки других ситуаций: как он целует ее руку по совету бабки Лил, как они стоят по обе стороны колодца святого Кейна, как он выглядел на помосте для найма рабочей силы, как она навещала его в Ньюгейтской тюрьме. Но запомнит она его таким, каким он был в течение последних недель – счастливым и живущим с ней в воображаемой жизни.
Проснувшись, Лилит пришла и стала с ней рядом. Они не плакали, стояли молча.
2
Прошел год после кончины Уильяма. Девушкам исполнилось девятнадцать лет, а Наполеону – четырнадцать.
Наполеон был бы совершенно счастлив, если бы мог забыть Уильяма, но он объяснил Аманде:
– У меня это не получается. Я все время думаю, что, если бы не Уильям, я бы до сих пор был в том ужасном месте и фермер продолжал бы меня стегать; и я бы не отправлялся каждое утро со своей метлой зарабатывать деньги и искать того джентльмена. Потом вспоминаю, что его нет, и мне делается грустно.
– Ты должен помнить, Наполеон, – сказала Аманда, – что Уильям теперь не печалится.
– А я печалюсь, – ответил Наполеон, – из-за того, что он теперь не с нами.
Он преданно любил обеих девушек, и эта любовь была для него источником радости. Он как мог старался услужить Аманде; когда пирожник, укрывавшийся вместе с ним на крыльце от сильного дождя, дал ему фруктовый пирожок, он бережно отнес его домой Аманде; однажды он подобрал букетик слегка увядших фиалок, выброшенный из проезжавшей кареты какой-то дамой; он отнес фиалки Аманде, и это доставило ему огромную радость; но самой большой радостью было бы для него, если бы он мог привести домой для Лилит светловолосого джентльмена; и он был уверен, что однажды сделает это.
Давид Янг продолжал навещать их и теперь уже не скрывал, что приходит повидать Аманду. Он приносил в подарок цветы и продукты.
– Верные признаки того, что он ухаживает, – с тревогой говорила Дженни матери.
Если Аманда выйдет замуж за мистера Янга, размышляла Дженни, то Лилит выйдет замуж за Сэма Марпита, и одна из них заберет с собой Наполеона. Но казалось, что ни Лилит, ни Аманда не торопятся с замужеством.
Аманда наслаждалась обществом Давида Янга. Она с удовольствием выбиралась из лондонских улиц, не перестававших удивлять ее своими контрастами, и гуляла в загородных рощах или по аллеям увеселительных парков. Давид очень хотел показать ей другой Лондон, забавляющийся Лондон. Они были на знаменитой ярмарке в Гринвиче и ели традиционную корюшку, запивая ее ледяным шампанским, в одном из кабачков Блэкуолла. Едва ли был хоть один увеселительный парк, который бы они не посетили. Они пили чай в чайных павильонах парка Бейзуотер; отведали суп из креветок в Рошервилле; танцевали вдвоем в парке Сент-Хелинас в Ротерхайте. Конечно, это было слишком смело, но, как сказал Давид, Аманда теперь вдова, а не юная девушка, нуждающаяся в пожилом сопровождающем. В Хайбери-Барне они танцевали на огромном открытом танцевальном помосте, любуясь звездным небом, а потом отдыхали в укромной беседке, они гуляли по парку вокруг Копенхейген-хауса и сидели за одним из маленьких столиков, попивая чай и любуясь полями Хайгейта и Хемпстеда.
Давид Янг нравился Аманде; нравился за его серьезность и сочувствие к беднякам, которое она и сама испытывала к ним еще тогда, когда не понимала до конца, что значит быть бедным. Она очень старалась за время их прогулок полюбить его, как он этого хотел, но не смогла; он казался моложе ее, хотя и был старше и был несколько непоследователен в своих взглядах.
